Ольга Пославская. Мой Ташкент. Двадцатые годы. Часть седьмая История

Наискосок от печатников, на другой стороне улицы был «Деловой клуб». Он остал­ся в памяти из-за большой купальни, которая находилась во дворе. Купальни, арыки и колодцы были главными источниками водоснабжения горожан. Жители улиц, при­мыкавших к Обуховскому скверу, пользовались водой из артезианской скважины, находившейся в самом сквере. Она была снабжена колонкой с ручкой, которую нужно было качать. Из крана мощной струей лилась очень холодная и очень вкусная вода. Выходя из дома, мы всегда могли радоваться «хорошей примете» — навстречу шли люди с полными ведрами. У многих были коромысла. Артезианская вода была жесткой и не годилась для мытья головы. Для этой цели использовалась вода из арыков. Водо­провод был проведен в считанные здания Ташкента, в частности, в больницы. У нас во дворе был колодец. Над ним был навес, поэтому там всегда стоял некий загадочный полумрак. А если учесть, что в сказках с колодцами были связаны разные таинственные происшествия, понятно, что нам он внушал некоторый страх.

Артезианский колодец, находившийся в сквере, памятен мне очень хорошо, по­тому что я использовала его для тренировки своей воли и выносливости. Было мне лет восемь или девять, и я уже ознакомилась с научно-популярной литературой. Меня больше всего пленяли описания путешествий. Я готовилась к ним и, как оказалось через четверть века, не напрасно. Среди лета в особо жаркие дни надевала одежду потеплее, закутывала голову платком и шла путешествовать вокруг сквера. Я облива­лась потом и задыхалась, очень скоро начинала мучить жажда. От скважины шли люди с ведрами, из крана весело лилась прозрачная влага, а я не пила. И ходила вокруг сквера, ходила. По-моему, я мучила себя таким образом не менее двух-трех часов. Это помогло потом в жизни.

По свидетельству В. И. Масальского («Туркестанский край», 1913 г.), население европейской части Ташкента пользовалось водой из «Головачевских ключей». До зем­летрясения 1966 года Головачевская улица отходила от Ленинской вблизи Обуховского сквера, ключей там уже и в помине не было. Здесь находился Головачевский скверик, знаменитый тем, что в одном дворе росла магнолия, запах которой в начале лета раз­носился далеко, посадил ее известный окулист Данилов. Она дожила до начала семиде­сятых годов, но была срублена при реконструкции района после землетрясения.

На Головачевской жила семья Фиш. Отец держал красильную мастерскую и по­стоянно стоял у ворот с засученными рукавами, открывавшими синие или оранжевые от краски руки. При всей живописности этой картины знаменит был не он, а его дочь Ханночка, прелестная, как жемчужина. За красоту ее взяли играть в кино, она исполня­ла одну из главных ролей в фильме «Шакалы Равата».

Улица   Карла   Маркса,   идущая   параллельно   Сулеймановой   (Воронцовской),   на-

 Спасо-Преображенский собор, взорванный после революции

зывалась раньше Соборной, потому что до тридцатых годов на том месте, где сейчас площадь Ленина, стоял большой Спасо-Преображенский собор. Рядом с его основным зданием возвышалась высоченная колокольня, обнесенная широкой каменной па­пертью. Вокруг колокольни вечно катались велосипедисты. Мы, «печатники», устраива­ли здесь антирелигиозные шествия. Сейчас бы очень осудили наши выкрики, шум оркестра, лозунги «Бога нет!» и антирелигиозные песни. Очень популярна была стран­ная песня: «Сергей поп, Сергей поп, Сергей дьякон и дьячок; пономарь Сергеевич и звонарь Сергеевич. Вся деревня Сергеевна. Комсомольцы Коминтерна разговарива­ют!» Тогда атеизм был в моде у молодежи.

На площади вокруг колокольни проходили демонстрации трудящихся. Я отлично помню день похорон В. И. Ленина. Люди были подавлены, ходили притихшие. В день похорон к часу погребения, на три часа позднее московского, на улицах стали соби­раться. Мои родители пошли к скверу Революции, нам же позволили идти только до Обуховского сквера. Постепенно он заполнился молчаливой толпой. Стояли тихо, неподвижно. В тот момент, когда тело Владимира Ильича вносили в Мавзолей на Крас­ной площади, со всех сторон зазвучали гудки фабрик и заводов. Все стояли, опустив головы. Многие плакали.

Около Соборной площади находилось в те годы афганское консульство. Как из­вестно, дипломатические отношения с Афганистаном были налажены еще в 1921 го­ду. Пестрые чалмы с длинным концом, спадающим на грудь, широкие шаровары и туфли с загнутыми носами — в таких национальных костюмах ходили работники консульства. Афганцы были единственными иностранцами, которых можно было встретить в Ташкенте.

Соборную улицу, шедшую от Соборной площади до сквера, называли запросто — Соборкой. Здесь всегда гуляли. Мама рассказывала, как они еще гимназистками ходи­ли после занятий по Соборке, встречались здесь со своими знакомыми гимназистами, кадетами, реалистами, учащимися коммерческого училища.

По Соборке гуляли и в наше время, и не только в ранней юности. До апреля 1966 го­да эта улица продолжала оставаться местом вечерних прогулок для ташкентцев. Гуляли здесь и в выходные дни. Под вечер ее, как и все улицы города, поливали при помощи ведер водой прямо из арыков. Где теперь эти арыки, невозможно догадаться. Кое-где вдоль улиц слегка сочится темная жижа, подернутая мутной пленкой. Если в двадцатые годы арыки заменяли водопровод, то теперь они играют роль канализации.

Весело журчащие между мостовой и тротуаром арыки были характерной чертой Ташкента. Вдоль них были высажены декоративные деревья, часть которых была интродуцирована, т.е. привезена из других мест. Эти деревья до сих пор составляют основной фон озеленения города. В незапамятные времена были посажены в Ташкент­ском оазисе стройные пирамидальные тополя, карагачи с мощными округлыми кронами, акации, туи (гигантские туи-сауры были когда-то достопримечательностью Шейхантаура). Еще в конце XIX века из европейской части страны были завезены дубы, ясени, березы (приживались плохо), сосны; из более влажных субтропиков Кавказа и Средней Азии вывезли в Ташкент грецкий орех и платан. Много деревьев было вы­везено более ста лет назад из Америки. Это американский клен, растущий по всем улицам, гледичия, айлант, высокий колючий кустарник маклюра, применявшийся в ка­честве живой изгороди. Плоды маклюры в виде оранжевых шаров в нашем детстве, бедном игрушками, служили как мячи, сувениры и предметы обмена; современные дети не дают им созреть до апельсинового цвета… Гледичия, вывезенная из Флориды, обладает уникальной «насосной» силой, выкачивая своими корнями подземную влагу, понижая уровень грунтовых вод. В детстве мы широко использовали колючки гледичии в качестве булавок и иголок, а созревшие осенью стручки охотно обгладывали, поедая приторно сладкую мякоть.

На Соборке были большие магазины, из которых наибольшей известностью поль­зовался продуктовый. Позднее такие магазины окрестили «гастрономами», а в двадца­тые годы его по дореволюционной привычке еще называли магазином Захо, по фами­лии прежнего владельца, крупного купца. Во дворе «Гастронома» помещался ряд учреждений, главным образом, профсоюзных. До 1923 года здание называлось Домом Союзов, а позднее — Дворцом труда. В период нэпа на Соборке было много магази­нов, принадлежащих частникам. Запомнилась кондитерская Кантера: здесь продава­лись чудесные пирожные, а за кассой сидела жена молодого хозяина — Леночка, дивной красоты. Одно время она жила в нашем дворе, и мы вместе с соседскими девочками преподносили ей букеты. Цветы возлагались тайно на окно или на порог. Мы отдавали дань красоте.

Напротив Дворца труда на углу Кировской (Ирджарской) был книжный магазин. В то время издавалось много художественной литературы и отечественной, и перевод­ной. Именно тогда и взрослых и подростков покорили «Месс-Менд» Мариэтты Шагинян, «По ту сторону» В. Кина. Популярны были романы Джеймса Кервуда из жизни обитателей американского Севера. Шумный, но непонятный детям успех имели книги Б. Пильняка и несколько специфический успех (у любителей «клубнички»)— произве­дения Пантелеймона Романова. Самыми популярными журналами были «Мир при­ключений», «Всемирный следопыт», «30 дней». В журналах печатались рассказы Грина, которые сразу полюбились нашей семье, хотя мы еще не знали, что это был русский, советский писатель. Думали — переводы. В эти же годы юмористические журналы стали печатать произведения Ильфа и Петрова. Выходило много блестящих юмористи­ческих журналов, в которых были и умная сатира и просто смешные вещи, над которы­ми хохотали до слез. Издавались «Крокодил», «Чудак», «Бегемот», «Смехач». Огром­ным успехом пользовался журнал «Современник», выпуск которого ограничился по­чему-то всего несколькими номерами. Там была опубликована первая повесть Эльзы Триоле «На Таити». В 1957 году в Москве на праздновании шестидесятилетия Луи Ара­гона я, не будучи знакома, нагло подошла к Эльзе Триоле и сказала, что ее знают и любят в далеком Ташкенте, начиная с ее Землянички (героиня автобиографической повести «На Таити»). Шумный успех имели публиковавшиеся в «Современнике» «За­писки Ковякина» Леонида Леонова. Увлекались также рассказами Зощенко, собирались компаниями, чтобы читать их вслух.

Если пройти от книжного магазина в направлении Воронцовской, то после пересе­чения со следующей улицей — Коммунистической (Николаевской) еще сохранился небольшой одноэтажный дом, в котором жил в двадцатые годы В. И. Вольпин. По-видимому, здесь Сергей Есенин читал своего «Пугачева». За этим домом находится большое здание, тогда поражавшее огромными оконными стеклами, уцелевшими с дореволюционных времен, несмотря на бурные события. Сейчас они взяты в пере­плеты. Здесь находился Государственный банк, в котором работал Н. Н. Михайлов, писатель-географ, дважды лауреат Государственной премии СССР, мой незабвенный эпистолярный друг. Мы вели интенсивную переписку через полвека после времени, которое описывается. Его пример вдохновил меня на то, чтобы написать «Мой Таш­кент»  по аналогии с его книгой «Моя Россия».

Центральный сквер Октябрьской революции, к которому приводит Соборка, назывался до революции Константиновским. Он был засажен роскошными развесисты­ми карагачами. Позднее на них напал вредитель—жук-усач, и они были вырублены. Место карагачей заняли чинары,  которые теперь кажутся вековыми.

В 1917 году был снесен памятник генерал-губернатору Кауфману, находившийся в центре сквера. Каменные глыбы от пьедестала и железные цепи ограды долго валя­лись на газоне. Потом в центре сквера соорудили из фанеры гигантские серп и молот, обтянутые красным кумачом. Этот наивный памятник стоял довольно долго. На стол­бах вблизи были установлены первые в Ташкенте радиоточки.

С дореволюционных времен сохранился в сквере Революции красивый деревян­ный павильон в восточном стиле. Сейчас в нем цветочный магазин, построен же он

Церковь. Верхняя часть церкви снесена после революции

был как павильон для дегустации продукции ташкентского богача Первушина. Принад­лежавший ему винный завод находился в конце Куйлюкской (Куйбышевской) улицы, и это место еще долго после революции  называлось «Первушкой».

По обе стороны улицы Карла Маркса, фасадами к скверу, и поныне стоят два здания светлого кирпича, когда-то двухэтажные, затем был надстроен третий этаж, До революции здесь располагались гимназии, мужская и женская. О них я немало на­слышалась от мамы, закончившей женскую гимназию в 1910 году. Известны были довольно либеральные нравы руководства и высокая квалификация многих преподава­телей. Один из них, А. В. Панков, стал кандидатом географических наук и преподавал на географическом факультете ТашГУ. Запомнились рассказы о преподавателе закона божьего священнике Уклонском (отец известного геолога, академика А. С. Уклонского). Он был достаточно культурен, чтобы не досаждать своим  предметом ученикам.

Выпускники гимназии сохраняли любовь к своей «Alma mater». Выпускники 1902 го­да очень долго собирались ежегодно на так называемые «мальчишники», куда вход женщинам был запрещен. Я знала среди собиравшихся Л. В. Ошанина, В. А. Павлова, Г. А. Калашникова, А. В. Панкова, Д. Д. Букинича. Последнего никогда не видела, но пользовалась его учеными трудами. Ирригатор по специальности, он интересовался историей, опубликовал замечательную работу «Каналы древнего Термеза». Д. Д. Букинич участвовал в экспедиции знаменитого генетика Н. И. Вавилова в Афганистан. По-видимому, Букиничу очень понравилась эта страна, потому что он построил на окраине Ташкента дом по плану типичных афганских крепостей. Обычно «мальчишники» со­бирались именно там.

С 1917 года оба гимназических здания были переданы университету. Поскольку мой отец там работал, я даже в детские годы знала довольно многое о его преподава­телях, со многими была знакома.

В первые годы существования университета к управлению им привлекались сту­денты, одно время даже ректором был студент по фамилии Солькин. Университет начал работать под названием Туркестанского Народного (ТНУ). В его организации и дальнейшем функционировании принимали участие многие крупные ученые Турке­станского края. На первых порах университет носил характер скорее культурно-про­светительного учреждения. Большую роль в его дальнейшей судьбе сыграла Комиссия ВЦИКа и СНК РСФСР по делам Туркреспублики. В 1920 году по указу, подписанному В. И. Лениным, в Ташкент приехала большая группа ученых из Москвы и Ленинграда, и университет стал называться Туркестанским государственным, а с 1924 года — Сред­неазиатским государственным (САГУ). (Много позднее мне посчастливилось работать с целым рядом преподавателей, которые приехали по «путевке Ленина». Это биологи И. А.  Райкова,  П.  А.  Баранов,  геолог Ю.  М. Голубкова,  почвовед  М. А.  Орлов.)

Университет в те годы объединял почти все высшие учебные заведения Средней Азии. В составе его были факультеты, которые впоследствии выделились в самостоя­тельные институты, например, сельскохозяйственный, медицинский. Это была кузница кадров и для науки,  и для образования.