Судьба сына Искусство История Ташкентцы

Ризо Ахмад

28 мая 1945 года Хабибулла Абдуллаев, сын Абдуллы Кодири был арестован. Еще не отгремели  победные салюты, еще люди всё обнимались  на улицах, совсем по-яркому зацвели вишня и урюк и праздничное настроение царило везде, куда бы человек ни зашел, в любом доме тебя встречали как родного и угощали, чем могли.  Искренне радовался этому великому событию и Хабибулла: закончилась эта проклятая война, унесшая жизни многих его друзей и соседей в сражениях (самого его на фронт не взяли из-за врожденного туберкулеза костей и искривления позвоночника) и принесшая много горя в каждую узбекскую семью, и в его тоже: от голода и печали по суженному в сорок третьем умерла еще молодой его мать. Но теперь всё будет хорошо, скоро он закончит институт, станет врачом, обязательно хорошим врачом, поднимет на ноги всех своих младших, даст им образование и путевку в большую, теперь уже только светлую жизнь – ведь он теперь за главного, он отвечает за них, за их жизнь, здоровье и счастье, ведь на него с надеждой смотрят с небес его незабвенные отец и мать…

Вечером, когда он возвращался из института и на ходу читал свой конспект, Хабибуллу уже у забора его дома на Самарканд дарбаза окликнул русский человек примерно сорока лет в военном френче, но без погон, ремня и фуражки. «Салом, Хабибулла» — послышался его голос. Парень ответил приветствием и вопросительно посмотрел на того. Тот недолго думая, сказал: «Войдем в дом» и кивнул в направлении калитки. Хабибулла всё понял: его пришли арестовывать. В доме его тоже ждали неизвестные люди в черном. Все его родные скучились в одной комнате и напряженно смотрели на него, не говоря ни слова. Ожидавший на улице и пригласивший его в дом человек показал свое удостоверение, представился: «Виноградов» и протянул ордер на арест. Начался обыск. Все имеющиеся в доме книги и рукописи отца из папиной  комнаты были сразу же сложены в большой мешок, долго обыскивали и другие комнаты и все дворовые пристройки…

Был уже час ночи, когда обыск закончился. Хабибулла попрощался с родными – сестрой и сестричками, младшим братом и племянниками. Плач стоял, будто его хоронили. Посадили в машину, она  отъехала. Хабибулла был спокоен. В принципе он давно ждал этого и внутренне был готов к такому повороту. Он рано повзрослел, учась от отца философии и практике жизни, во всем помогал матери после ареста и смерти отца, давно уже был за главного в семье. И его не тяготила мысль, как он себя поведет в застенках. Он знал, что будет достоин отца и там.

На следующий день начались допросы. Первый вопрос Виноградова был, как говорится в лоб:

— Ну-ка, Хабибулла, расскажи всё по порядку.

— О чем рассказать?

— Как о чем? О твоих преступлениях, конечно.

— Я не совершал никаких преступлений. Сначала объясните, в чем меня обвиняют.

Обвинения были очень серьезные. Следователь прочитал их вслух:

1. Хабибулла Абдуллаев является руководителем контрреволюционной молодежной организации.
2. В доме у обвиняемого содержались запрещенные книги отца.
3. Хабибулла Абдуллаев проводил агитацию против советской власти…

Хабибулла твердо стоял на своем, он не участвовал ни в какой контрреволюционной организации и не проводил никакой агитации против кого – либо. Следователи Виноградов, Эхсонов, не найдя против него доказательств, начали пытать молодого человека, оскорблять и унижать его, применять конвейерную систему допросов (палачи  сутками допрашивают человека, сменяя друг друга). Это, наконец, дало хоть какой-то результат: Хабибулла, чтобы освободиться хотя бы на время, хотя бы на час – два от своих инквизиторов и упасть куда – нибудь, чтобы отдохнуть, заснуть, подписал довольно странную бумагу: «На самом деле, я считаю себя врагом советской власти. Но из-за боязни быть уличенным, я не проводил против нее никаких действий». Потрясающе, эпоха маккартизма зародилась не в Америке в пятидесятых (Джозеф Маккарти рассуждал так: раз ты коммунист, значит ты враг американского общества, хоть бы ты пока ничего и не сделал против), а в кабинетах вишневских, ягод, ежовых и бериев. Через одиннадцать месяцев ареста Виноградов сказал: «Это последний допрос. Тебя будет судить военный суд. Получишь пять – десять лет. Отправят в Сибирь или на Урал – в лагеря. Там зимы тяжелые, жить трудно. Ты не привык, наверняка живым не вернешься». В тюрьме Хабибулла Абдуллаев пробыл еще восемь месяцев и в декабре 46-го его перевели в камеру этапников (вскоре уходящих по этапу в ссылку) и огласили постановление, пришедшее из Москвы: «Особое совещание, рассмотрело дело Хабибуллы Абдуллаева и на основании ст. 66 и 67 уголовного кодекса УЗССР приговорило его к 10 годам заключения для перевоспитания и исправления в труд. лагерях.».  Вот  так, без суда!.. Просто, как потом выяснилось, военная коллегия верховного суда не нашла обвинения доказанными. Тогда следователь Виноградов, которому светило неполное служебное соответствие, отправляет дела Хабибуллы Абдуллаева и других шестерых молодых людей в Москву для рассмотрения в комиссии особого совещания с угрожающими характеристиками, предположениями и выводами типа «Невозможно освобождать таких опасных преступников». А комиссии особого совещания эти «дела» решали быстро, без участников, фактов и свидетелей, являясь тогда по сути надсудебным органом репрессий. Вот откуда 10 лет лагерей!  

Хабибулла был отправлен по этапу в один из лагерей гулага в Серовский район Свердловской области, что на Урале. Работа зеков – лесоповал и заготовка леса. Лагерная медкомиссия, учитывая, что  Хабибулла Абдуллаев болен туберкулезом костей позвоночника и долго на лесоповале не протянет, решила, что он как врач нужнее и определила его медбратом – фельдшером в медсанчасть лагеря «Воробино». В лагере содержались в основном тяжелобольные и престарелые нетрудоспособные заключенные, доживающие свой век за колючей проволокой, около двухсот человек.. смотрели за ними только врач и три фельдшера.. Вот так начались лагерные будни Хабибуллы.

Хабибулла познакомился здесь с земляком. Юсуф–ака был шестидесятилетним стариком, давно нетрудоспособным от болезней. Хабибулла часто приходил к нему в барак побеседовать на родном узбекском. Посадили старика и дали десять лет заключения за то, что тот, будучи председателем колхоза, тайно давал по два – три килограмма зерна в месяц семьям фронтовиков. Умерли бы и грех был бы на мне. Я ведь мужьям ихним, ушедшим,  обещал… Но разве скроешь что-нибудь в кишлаке. Кому-то из сельчан это не понравилось, донесли, судили, сослали…

В конце 1949 – начале 50-го всех политзаключенных из более чем сорока лагерей Северного Урала по этапу отправили в шахтерский город Караганду. Это был город зеков. Зеки настоящие в лагерях, за колючей проволокой, зеки в прошлом тоже здесь, по эту сторону колючки. Куда ехать-то, кто их ждет, да и паспорта не выдают, только пропуска, вот и  работают здесь, в шахтах и на заводах. Кто обзавелся новой семьей, а кто пьет горькую, да орет блатягу.

Хабибуллу и других высадили в лагере «Дубовка». Зеки работали на строительстве угольной шахты. Порядок здесь был гораздо жестче, чем на Урале. Не считали за людей. Масса наказаний, побоев, умерщвлений. На лагерной одежде в пяти местах большими цифрами номера. Фамилию и имя нельзя произносить, только номер. Хабибулла здесь также работал фельдшером в лагерной больнице, иногда в отделении первой помощи. В лагере было много национальностей, русских, украинцев западных – бандеровцев, прибалтийцев, кавказцев, среднеазиатских. Между русскими и бандеровцами  часто возникали ссоры, вплоть до смертоубийств. Просто украинцы вовсю насмехались над русскими, мол, за нами бегал по лесам, и что  ж,  разделим кашку пополам? Русские не могли выносить такое – шли в атаку… Но Хабибуллу уважали. За знания, умел лечить и всем старался помочь. Лагерники часто забегали к нему в медкабинет погреться, попить воды, поговорить. Не верили, что он сын великого человека. Да он и не настаивал, просто слезы сами собой появлялись, когда вспоминал маму, отца, брата и сестер, дом и махаллю. Клял себя, что при жизни родителей не уберег, не всё сделал для них… Подружился с зеком – киргизом, ученым – филологом Ташеном Байжиевым, пострадавшим от ложных наветов. Очень старался сохранить тому жизнь, у того была последняя стадия чахотки – туберкулеза легких. А как тут поможешь, если специалиста такого здесь нет, лекарств нужных нет, климат надо менять, подальше от вездесущей и всепроникающей угольной пыли. Ташен умер на руках Хабибуллы. Перед смертью они побратались. Ташен очень просил названного брата дать весточку его семье. Просьбу Хабибулла выполнил, написал пространное письмо о последних днях, словах и мыслях брата Ташена. Только свое имя не указал. А потом, через много лет, встретившись с сыном Ташена – Маром Байжиевым, известным киргизским писателем, рассказал о лагерной жизни  его отца. Они подружились. А как не подружиться двум хорошим людям, у которых к тому же одно общее горе – убили их отцов.

Наконец, в январе 1955 года Хабибулла вышел на свободу. Но не только вернуться домой не имел права, но и просто выходить за территорию Карагандинской области. Вместо паспорта пропуск, необходимо регулярно отмечаться в комендатуре. Обязательно устроиться на работу, а работу искать самому, а также место для проживания. Но бывшие зеки, знавшие его по лагерной жизни, помогли.  Стал работать фельдшером в Шахтинском районе, дали комнату в общежитии, бывшие же обеспечили углем. Отзывчивость, честность и искренность, доброта и скромность парня и здесь сделали свое доброе дело: в него, как в своего сына влюбились соседи, азербайджанец с русской женой и четырьмя детьми. Они буквально запретили ему есть, где попало и даже тратиться на еду: столовался у них, а потом долгие беседы за жизнь, монологи об отце – писателе, неправедно убиенном ангеле.

Но пути господни неисповедимы. Хабибулле через короткое время разрешили ехать домой, справить себе паспорт (кто этому посодействовал – неизвестно). Осталось единственное ограничение – не имел права селиться в столицах республик. Вернулся поездом. С ташкентского вокзала шел домой пешком, не мог надышаться, не мог насмотреться. Зашел сначала к  маме на кладбище поклониться и помолиться. Дома стоял плач и рев, посильнее тех, когда провожали. Много часов прошло, пока он смог оторвать от себя повзрослевших, уже совсем взрослых сестер, постаревших дядей. Вся махалля шла к ним в дом целую неделю поздравить, пообщаться, посочувствовать. А потом милиция стала его выгонять – не имел права жить в столице. Жил в Чиназе, что в семидесяти  километрах от Ташкента, в доме своего друга, оформил паспорт, стал работать. И думал, думал…

И задумал он, в первую очередь, вот что. Всё отцовское надо вернуть в семью. Часть дома, где жили  семьи трех братьев Кодири, а именно сад и шийпан, где любил творить отец, были конфискованы. Сначала здесь местные власти учредили летний детский сад, а затем здесь организовали конюшню и свиноферму. Полгектара прекрасной земли – фруктового сада к приезду Хабибуллы из ссылки были превращены в грязное, отхожее место с невыносимой вонью и мириадами мух и комаров, исходящих от свиней. А вода арыка, протекающего мимо шийпана, когда-то чистая, лазурная (эту воду пила вся махалля) стала совершенно грязной от испражнений и отходов домашнего скота. Хабибуллу ужасал этот вид нынешнего смрадного места. Решительный и смелый, он пошел в октябрьский райисполком и военную прокуратуру с тем, чтобы найти управу на негодяев, вернуть то, что принадлежало отцу и его семье. Через две или три недели из прокуратуры пришла повестка. Его встретил пожилой русский человек в военной форме полковника. Назвал свою фамилию – Бычков. Разговорились. Полковник просил подождать еще несколько дней, может быть недель, документов на вашего отца здесь нет, придется запрашивать Москву о деле писателя. А потом при прощании уже по-узбекски огорошил вопросом:

— Вам отцово имущество вернуть надо, а доброе имя самого отца вернуть не хотите?

 — Как не хотим, очень хотим!

— Тогда срочно на мое имя пишите заявление о пересмотре дела вашего отца и его реабилитации, то есть восстановлении его честного имени.

— Что случилось? Разве такое заявление возможно?

 — Да, возможно, время изменилось. Ваш отец может быть восстановлен в правах. Тогда этот ваш запрос вовсе не будет нужен.

Хабибулла, казалось, летел от счастья. Неужели бог есть на этом свете?! Неужели всё теперь будет по – справедливому?! Этот  разговор с полковником буквально окрылил его. С помощью адвоката составил грамотное заявление и снова направился в прокуратуру к тому самому полковнику Бычкову, всё приговаривая шепотом: «Да хранит Аллах твою жизнь, Бычков, на радость  мне и другим». Тот остался доволен написанной бумагой и велел ждать…

Прошло семь или восемь тяжких месяцев ожидания. Но Хабибулла давно привык ждать. Наконец в феврале 1956-го его вызвали повесткой. Принял сам военный прокурор по фамилии Грищенко. Была долгая беседа об отце, его окружении, о писателях, что близко знали, о следователях, уничтожавших физически и морально. Грищенко потом несколько раз вызывал Хабибуллу, был дотошен, старался вникать во многие детали, как то – как одевался, какие имел привычки, на что жаловался, что любил и не любил. В одной из встреч прямо сказал:

— Многие писатели дали лживые, ужасные  показания о вашем отце. Я их поочередно вызывал. Все в один голос: «Меня тогда заставляли так сказать, написать». А теперь пишут, чтобы их свидетельства были аннулированы. Это хорошо, это возможно и приведет к изменению приговора в нашу пользу. Остался Ойбек, но он болен. Я прошу, сходите к нему, объяснитесь. Попросите написать его мнение об отце, его книгах, делах.

Ойбек был очень рад приходу Хабибуллы. В последний раз они встречались 22 года назад. Теперь это был глубокий старик с впавшими глазами и вытянувшимся, морщинистым, усталым лицом. Он как бы весь уменьшился в росте, от былой красоты и стати не осталось ничего. После теплой беседы и долгих воспоминаний Ойбек пообещал назавтра дать обстоятельное письмо. На следующий день письмо на одиннадцати листах ему передала Зарифа–апа, жена писателя, сам не смог выйти, всю ночь писал, был в превеликом душевном волнении, а на утро слег, совсем плохо стало. Хабибулла направился в прокуратуру. Грищенко опять огорошил его:

— Мы нашли следователя по делу вашего отца татарина Тригулова. Он сейчас работает на заводе помощником мастера. Он письменно подтвердил, что против Абдуллы Кодири применялись незаконные методы. Они пытали его, потом обманом смогли добиться его подписей, так как он многих юридических тонкостей и терминов не знал. Только вот этого показания достаточно, чтобы отца оправдали.

Бычков и Грищенко всё больше казались Хабибулле честными и порядочными людьми. Слава богу – не все русские – гады. Я это еще в лагерях понял, подумал Хабибулла. Поистине, нет плохих наций, есть плохие люди. Тогда он решился рассказать о своей трагедии. Те очень удивились, что сын поэта не сразу рассказал о своей беде, потребовали срочно написать заявление о пересмотре приговора. Бычков долго смотрел на молодого человека, думал о чем-то, а потом выдал в сердцах видимо давно наболевшее и удручающее его:

— Вот вы все, неправедно убиенные и попранные униженные судьбы, молчите, трудно вам о себе говорить. А  палачи ваши, многие из которых теперь сидят, не дремлют, требуют свободы и дотаций. Недавно пришла ко мне пожилая женщина с заявлением. В нем она требовала пересмотра дела мужа и оправдания его как несправедливо осужденного и расстрелянного, и непременно материальной компенсации. Я изучил это дело. Оказалось, что человек он был непростой, а начальник спецотдела туркестанского ОГПУ. Так вот, читаю, как его допрашивали.

Следователь спрашивает:

— Ты не выполнил специальные указания партии и государства.

Обвиняемый отвечает:

-Как же, мне было дано задание арестовать и расстрелять 80 тысяч человек по туркестанскому краю. Я  полностью этот приказ и выполнил     

— Дурья башка! Спецзадание партии – это оставаться честным и принципиальным при любых обстоятельствах.

— Так я и оставался честным. Выполнял приказы, которые приходили. Чего еще –то?

 Вот так бывало…

 Пришедши в очередной раз к Грищенко, Хабибулла увидел сидящего здесь  Виноградова, того самого следователя, отправившего его в десятилетнюю ссылку. Теперь это был жалкий, ничтожный человек с бегающими глазами. Не поздоровался, даже не кивнул – было противно смотреть на всесильного когда-то подлеца.  Хабибулла только сказал:

— Всё можно простить, даже понять. Но как понять, что вы разорвали, а потом сожгли рукописи романов отца! Это говорит о вашей подленькой жестокой душонке. Если в той самой Фергане, о которой в романах писал  отец и где вы сейчас живете, узнают об этом, да вас забросают камнями.

Грищенко только добавил:

— Кого только из пострадавших в вашей тюрьме не спросишь, все в один голос говорят, что больше всего страдали от вас, да – да, именно от вас.

Больше Хабибулла своего палача не видел. После того памятного разговора, говорят, Виноградов сбежал неизвестно куда.

Старания Хабибуллы, Грищенко, Бычкова и других не прошли даром. Досудебное следствие по делу Абдуллы Кодири и Хабибуллы Абдуллаева было закончено и отправлено в Москву генеральному прокурору, а затем оттуда, получив положительную резолюцию, направлено в верховный суд. 9 октября 1956  года был оправдан  и полностью реабилитирован Абдулла Кодири, а 27 апреля 1957 года и его сын Хабибулла.

Это было такое счастье!

И об этом так здорово сказал первый секретарь узбекской компартии Н. Мухиддинов на съезде интеллигенции 11 октября 1956 года: «Товарищи, скажите сами, после произведений Навои и до сегодняшнего времени есть ли такие книги, как романы Абдуллы Кодири «Минувшие дни» и «Скорпион из алтаря», которые ходят в народе по рукам, ими зачитываются все, их читают везде? Можно ли говорить, что такой выдающийся узбекский писатель, как Абдулла Кодири, являлся преступником? Абдуллу Кодири надо оправдать, а его произведения переиздать!».

Хабибулла закончил мединститут. По настоянию ректора взял фамилию отца. Женился. Воспитал дочь и трех сыновей. Умер в 1988-м. Это был достойный сын узбекской родины и великого отца.

Светлая память!.. Простите!..