Что показывает ТВ Разное
Michael Knizhnik: По второму российскому показали передачу про Войно-Ясенецкого.
Какие-то кликушеского вида родственники рассказывают про то, как святитель Лука лечил молебнами, взглядом.
– Посмотрел и сказал: нет у вас опухоли, идите домой, не нужна вам операция.
На самом же деле Валентин Феликсович был великолепным хирургом и анатомом. А книга его главная имеет смысл до сих пор потому, что в ней досконально описано распространение гнойных процессов по клечаточным пространствам.
А они делают из него какой-то гибрид Джуны и Кашпировского. Такой он им ближе и понятнее?
Tatyana Vavilova: Даже не стала смотреть. Предчувствовала. Интернет заполонили подобные публикации. С пациентами Войно-Ясенецкий был врачом, а не священником и тем более не колдуном. Бабушку мою консультировал и диагностировал, оперировать направил в обычную больницу. Никаких разговоров о Боге, никаких молитв и икон не видела она. Дед мой в одной камере с ним сидел, тоже ничего такого не рассказывал.
Кстати недавно в Ташкенте издана книга о В.Ф. Войно-Ясенецком. Написана молодым писателем Искандер Акрами (Искандер Аминов). В сентябре намечена презентация книги.
А. Ходжаев[Цитировать]
Напомните, пожалуйста, ближе к дате мероприятия.
EC[Цитировать]
И еще
А. Ходжаев[Цитировать]
СВЯТИТЕЛЬ ЛУКА, ИСПОВЕДНИК, АРХИЕПИСКОП СИМФЕРОПОЛЬСКИЙ
Память 29 мая / 11 июня
Из книги «Синаксарь: Жития святых Православной Церкви», вышедшей в издательстве Сретенского монастыря http://www.pravoslavie.ru/sas/image/100620/62065.p.jpg?0.8058792992668373
Святитель Лука, исповедник, архиепископ Симферопольский
Святитель Лука[1] (в миру Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий) родился в 1877 году в городе Керчи, в Крыму, в дворянской семье польского происхождения. С детства он увлекался живописью и решил поступить в Санкт-Петербургскую академию художеств. Однако во время вступительных экзаменов им овладело сомнение, и он решил, что не имеет права делать то, что нравится, а нужно трудиться, чтобы облегчить страдания ближнего. Так, прочитав слова Спасителя о делателях жатвы (см.: Мф. 9: 37), он воспринял призыв служить людям Божиим.
Валентин решил посвятить себя медицине и поступил на медицинский факультет Киевского университета. Талант художника помогал ему в скрупулезных анатомических исследованиях. Он блестяще закончил обучение (1903) накануне русско-японской войны, и его карьера врача началась в госпитале в городе Чите. Там он познакомился и сочетался браком с сестрой милосердия, у них родилось четверо детей. Затем он был переведен в больницу города Ардатова Симбирской губернии, а позже в Верхний Любаж Курской губернии.
Работая в больницах и видя последствия, которые бывают при общей анестезии, он пришел к заключению, что в большинстве случаев ее необходимо заменить на местный наркоз. Несмотря на скудное оснащение в больницах, он успешно провел большое число хирургических операций, что привлекло к нему и пациентов из соседних уездов. Он продолжил работать хирургом в селе Романовка Саратовской области, а затем был назначен главным врачом больницы на 50 коек в Переславле-Залесском. Там он по-прежнему много оперировал, продолжая вести научные исследования.
В 1916 году в Москве Валентин Феликсович успешно защитил докторскую диссертацию на тему местной анестезии и начал работать над большой монографией по гнойной хирургии. В 1917 году, когда в больших городах гремели раскаты революции, он был назначен главным врачом Ташкентской городской больницы и поселился с семьей в этом городе. Вскоре супруга его скончалась от туберкулеза. Во время ухода за умирающей в голову ему пришла мысль просить свою операционную сестру взять на себя заботу по воспитанию детей. Она согласилась, а доктор Валентин смог продолжать свою деятельность как в больнице, так и в университете, где он вел курс анатомии и хирургии.
Он часто принимал участие в диспутах на духовные темы, где выступал с опровержениями тезисов научного атеизма. По окончании одного из таких собраний, на котором он долго и вдохновенно выступал, епископ Иннокентий отвел его в сторону и сказал: «Доктор, вам надо быть священником». Хотя Валентин никогда и не помышлял о священстве, он тотчас принял предложение иерарха. В ближайшее же воскресенье он был рукоположен в диакона, а через неделю возведен в сан иерея.
Он одновременно трудился как врач, как профессор и как священник, служа в соборе только по воскресеньям и приходя на занятия в рясе. Он совершал не так много служб и таинств, но усердствовал в проповедничестве, а свои наставления дополнял духовными беседами на животрепещущие темы. Два года подряд он участвовал в общественных диспутах с отрекшимся священником, ставшим руководителем антирелигиозной пропаганды в регионе и умершим впоследствии жалкой смертью.
В 1923 году, когда так называемая «Живая церковь» спровоцировала обновленческий раскол, внеся раздоры и смущение в лоно Церкви, епископ Ташкентский вынужден был скрыться, возложив управление епархией на отца Валентина и еще одного протопресвитера. Ссыльный епископ Андрей Уфимский (кн. Ухтомский), находясь в городе проездом, одобрил избрание отца Валентина в епископат, совершенное собором духовенства, сохранившего верность Церкви. Потом тот же епископ постриг Валентина в его комнате в монахи с именем Лука и отправил в небольшой городок недалеко от Самарканда. Здесь жили два ссыльных епископа, и святитель Лука в строжайшей тайне был хиротонисан (18 мая 1923 г.). Через полторы недели после возвращения в Ташкент и после своей первой литургии он был арестован органами безопасности (ГПУ), обвинен в контрреволюционной деятельности и шпионаже в пользу Англии и осужден на два года ссылки в Сибирь, в Туруханский край.
Путь в ссылку проходил в ужасающих условиях, но святой врач провел не одну хирургическую операцию, спасая от верной смерти страждущих, которых ему приходилось встречать на своем пути. В ссылке он также работал в больнице и сделал много сложных операций. Он имел обыкновение благословлять больных и молиться перед операцией. Когда же представители ГПУ попытались запретить ему это, они натолкнулись на твердый отказ епископа. Тогда святителя Луку вызвали в управление госбезопасности, дали полчаса на сборы и отправили в санях на берег Ледовитого океана. Там он зимовал в прибрежных поселениях.
В начале Великого поста его отозвали в Туруханск. Доктор вернулся к работе в больнице, так как после его высылки она лишилась единственного хирурга, что вызвало ропот местного населения. В 1926 году он был освобожден и вернулся в Ташкент.
На следующую осень митрополит Сергий назначил его сначала в Рыльск Курской епархии, затем в Елец Орловской епархии в качестве викарного епископа и, наконец, на Ижевскую кафедру. Однако по совету митрополита Арсения Новгородского владыка Лука отказался и попросился на покой – решение, о котором он горько пожалеет впоследствии.
Около трех лет он спокойно продолжал свою деятельность. В 1930 году его коллега по медицинскому факультету профессор Михайловский, потеряв рассудок после смерти сына, решил оживить его с помощью переливания крови, а затем покончил жизнь самоубийством. По просьбе вдовы и учитывая психическую болезнь профессора, владыка Лука подписал разрешение захоронить его по церковному обряду. Коммунистические власти воспользовались этой ситуацией и обвинили епископа в пособничестве убийству профессора. По их мнению, владыка из религиозного фанатизма помешал Михайловскому воскресить усопшего с помощью материалистической науки.
Епископ Лука был арестован незадолго до разрушения церкви святого Сергия, где проповедовал. Его подвергали непрерывным допросам, после которых уводили в душный карцер, что подорвало его и без того пошатнувшееся здоровье. Протестуя против бесчеловечных условий содержания, святитель Лука начал голодовку. Тогда следователь дал слово, что отпустит его, если он прекратит голодовку. Однако он не сдержал слова, и епископ был осужден на новую трехлетнюю ссылку.
Снова путь в ужасающих условиях, после которого работа в больнице в Котласе и Архангельске с 1931 по 1933 год. Когда у владыки обнаружилась опухоль, он отправился на операцию в Ленинград. Там однажды во время службы в церкви он пережил потрясающее духовное откровение, напомнившее ему начало его церковного служения. Затем епископа перевели в Москву для новых допросов и сделали интересные предложения относительно научных исследований, но при условии отречения от сана, на что святитель Лука ответил твердым отказом.
Освобожденный в 1933 году, он отказался от предложения возглавить свободную епископскую кафедру, желая посвятить себя продолжению научных исследований. Он вернулся в Ташкент, где смог работать в небольшой больнице. В 1934 году был опубликован его труд «Очерки гнойной хирургии», ставший вскоре классикой медицинской литературы.
Во время работы в Ташкенте владыка заболел тропической болезнью, которая привела к отслоению сетчатки глаз. Тем не менее он продолжал врачебную деятельность вплоть до 1937 года. Жестокие репрессии, учиненные Сталиным не только против правых оппозиционеров и религиозных деятелей, но также и против коммунистических деятелей первой волны, заполнили миллионами людей концлагеря. Святитель Лука был арестован вместе с архиепископом Ташкентским и другими священниками, сохранившими верность Церкви и обвиненными в создании контрреволюционной церковной организации.
Святитель был подвергнут допросу «конвейером», когда 13 дней и ночей в ослепляющем свете ламп следователи, сменяя друг друга, беспрерывно вели допрос, вынуждая его оговорить себя. Когда епископ начал новую голодовку, его, обессиленного, отправили в казематы госбезопасности. После новых допросов и пыток, истощивших его силы и приведших в состояние, когда он уже не мог контролировать себя, святитель Лука дрожащей рукой подписал, что признает свое участие в антисоветском заговоре.
Так в 1940 году он в третий раз был отправлен в ссылку, в Сибирь, в Красноярский край, где после многочисленных прошений и отказов смог добиться разрешения работать хирургом и даже продолжить в Томске научные исследования. Когда произошло вторжение гитлеровских войск и началась война (1941), стоившая миллионов жертв, святитель Лука был назначен главным хирургом красноярского госпиталя, а также ответственным за все военные госпитали края. При этом он служил епископом в епархии края, где, как гордо сообщали коммунисты, не осталось ни одной действующей церкви.
Митрополит Сергий возвел его в сан архиепископа. В этом сане он принял участие в Соборе 1943 года, на котором был избран патриархом митрополит Сергий, а сам святитель Лука стал членом постоянного Синода.
Так как во время войны религиозные преследования несколько ослабли, он приступил к обширной программе возрождения религиозной жизни, с удвоенной энергией отдавшись проповедничеству[2]. Когда красноярский госпиталь был переведен в Тамбов (1944), он поселился в этом городе и управлял епархией, в то же время работая над публикацией различных медицинских и богословских трудов, в частности апологии христианства против научного атеизма, озаглавленной «Дух, душа и тело». В этой работе святитель защищает принципы христианской антропологии при помощи твердых научных аргументов.
В феврале 1945 года за архипастырскую деятельность святитель Лука был награжден правом ношения креста на клобуке. За патриотизм он удостоился медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 г.».
Через год архиепископ Тамбовский и Мичуринский Лука стал лауреатом Сталинской премии первой степени за научную разработку новых хирургических методов лечения гнойных заболеваний и ранений, изложенных в научных трудах «Очерки гнойной хирургии» и «Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов».
В 1946 году он был переведен в Крым и назначен архиепископом Симферопольским. В Крыму он был вынужден прежде всего бороться с нравами местного духовенства. Он учил, что сердце священника должно стать огнем, излучающим свет Евангелия и любви ко Кресту, будь то слово или собственный пример. Из-за болезни сердца святитель Лука был вынужден прекратить оперировать, но продолжал давать бесплатные консультации и оказывать помощь местным врачам советами. По его молитвам произошло множество чудесных исцелений.
В 1956 году он полностью ослеп, но по памяти продолжал служить Божественную литургию, проповедовать и руководить епархией. Он мужественно противостоял закрытию церквей и различным формам преследований от властей.
Под грузом прожитого, исполнив дело свидетельства о Господе, Распятом во имя нашего спасения, епископ Лука мирно упокоился 29 мая 1961 года. На его похоронах присутствовало все духовенство епархии и огромная толпа людей, а могила святителя Луки вскоре стала местом паломничества, где по сей день совершаются многочисленные исцеления.
Составитель — иеромонах Макарий Симонопетрский,
адаптированный русский перевод — издательство Сретенского монастыря
Ирина[Цитировать]
ИСЦЕЛЕНИЕ
Быль
Александр Сегень
В наши дни мало кто верит в чудеса, и трудно убедить современного человека в том, что они случаются. И тем не менее, я, современный человек, должен рассказать о чуде, случившемся со мной, и попытаться найти простые убедительные слова – без чего-либо, что может показаться лживым, надуманным или хотя бы слегка досочиненным.
Гурзуф
ГурзуфПроизошло это несколько лет назад, и я, писатель Александр Сегень, до сих пор не решался письменно засвидетельствовать чудо, ограничиваясь лишь устными рассказами. Меня всегда останавливала мысль: либо откровенно не поверят, либо лишь сделают вид, что поверили. Либо – недоповерят.
С весны того года у меня начала болеть пятка. Я особо не переживал. Пройдет. Но не проходило, а, наоборот, болело всё сильнее и сильнее. Пришлось идти к врачам. Они ставили разные диагнозы, прописывали мази, таблетки, но ничего не помогало.
Летом мы вдвоем с сыном Колей собирались поехать на три недели в Гурзуф, и я думал о море – оно меня часто спасало, многие болячки заживали, когда поплаваешь много дней подолгу, походишь по прибрежной гальке. Но и море на сей раз не помогло, и, когда пришло время уезжать, я уже вовсе не мог наступить на пятку, такую адскую боль вызывал каждый шаг.
Мы приехали из Гурзуфа в Симферополь, до поезда оставалось три часа.
– Надо идти пешком к святителю Луке, – объявил я о своем решении сыну.
– Какое пешком! – усомнился Николаша. – Тебе нельзя пешком, папочка.
Я почти никогда не решался тревожить святых просьбами о своем устроении в жизни. Лишь изредка. Когда Коля должен был появиться на свет, назначили кесарево сечение на 1 июня, а этот вольнодумец решил, что ему пора, и стал требовать освобождения утром 31 мая. Я, узнав о том по телефону, испугался и побежал в храм Рождества Христова в селе Измайлове, встал на колени перед иконой святителя Николая и долго молился. В какой-то миг мне показалось, что святитель Николай улыбнулся мне. Я поспешил домой, позвонил в роддом и узнал о благополучном исходе.
– Нет, надо идти.
– Давай хотя бы такси возьмем.
– Нет, только пешком.
Мощи святителя Луки (Войно-Ясенецкого)
Мощи святителя Луки (Войно-Ясенецкого)И мы, оставив вещи в камере хранения, отправились к целителю Луке (Войно-Ясенецкому). От вокзала до Свято-Троицкого собора, в котором после канонизации в лике святых покоятся мощи святителя, пешком, если веселыми ногами, минут 15; если усталым шагом, то минут 20–25. Я, опираясь на сына, тащился час с лишним, взмок от боли, но преодолевал ее разговорами о человеке, к которому мы шли. Я рассказывал о том, как родившийся в семье католиков Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий в юности увлекался толстовством, потом, вопреки протестам родителей, принял Православие; о том, каким знаменитым врачом он стал уже в молодые годы, как, оплакав жену, родившую ему четырех детей, принял монашеский постриг. Находясь в Ташкенте, он был привлечен в качестве эксперта по одному судебному делу, и известный чекист-палач Петерс спросил его: «Скажите мне, поп и профессор Войно-Ясенецкий, как это вы верите в Бога, в бессмертие души? Вы что, видели Бога? А когда вы делали операции в грудной клетке, вы что, видели душу?» «Нет, – спокойно отвечал целитель, – Бога и души я не видел. Но я не раз производил трепанацию черепа, и ума тоже не видел».
За смелые суждения и высказывания Валентин Феликсович, а в архиерейском чине – епископ Лука, был арестован и 11 лет провел в лагерях и ссылках. А в годы войны вышел его труд «Очерки гнойной хирургии», благодаря которому были спасены десятки, если не сотни тысяч жизней советских воинов. И за эту целебную книгу он, недавний узник ГУЛАГа, был удостоен Сталинской премии 1-й степени!..
Обо всём этом мы говорили с сыном, медленно волочась к Свято-Троицкому храму, и наконец добрели. Там я встал на колени пред гробом святителя и помолился ему, не утомляя слишком долгим прошением. Купил масло, освященное на мощах святого, и байковую портянку, которой мне посоветовали укутывать больное место после намазывания маслом.
Путь от храма к вокзалу был еще более утомительным. У меня уже не было сил ни о чем беседовать. Не знаю почему, но я решил намазать ногу маслом уже по приезде в Москву. Мы с Колей вернулись в воскресенье днем. Вечером я вспомнил про масло. Положа руку на сердце: не очень-то верил в чудо, хотя надежда на помощь святого теплилась в сердце. Ну, думал я, хоть бы чуть-чуть сняло боль…
Далее произошло такое, что у меня в буквальном смысле слова зашевелились на голове волосы, а по коже пробежали мурашки.
Как только я намазал ногу маслом, в ноге создалось некое отрадное бурление: как в бокале, куда только что налили шампанского или нарзана, внутри бегали тысячи пузырьков, и в какие-то считанные секунды боль исчезла, растворилась в этом чудесном кипении.
Я обмотал ногу байковой портянкой, прошелся взад-вперед. Замечательно, ничего не болит! Я не мог поверить своим ощущениям. Боялся сказать Коле. Тем более что через полчаса боль вернулась, а еще через час вновь сделалась невыносимой.
Среди ночи я проснулся и снова намазался. И повторилось то же самое. Только бурление на сей раз было не такое бойкое. Боль прошла, я лег и постарался уснуть, пока снова не разболелось.
Проснувшись рано утром, я почти не испытывал боли, но всё равно еще раз намазал пятку. Теперь почти никакого шампанского и нарзана. Просто стало еще легче.
Мне нравилось по утрам провожать сына в школу. Мы всегда беседовали о чем-нибудь интересном и приятном. В среду, на третьи сутки после нашего с ним возвращения из Крыма, мы вышли из дома, и я сказал:
– Николаша, хочешь я покажу тебе чудо?
– Какое?
– А вот смотри!
Я лихо пробежал 100 метров вперед и так же бегом вернулся.
– И где же чудо?
– Ну здрасьте-мордасьте! А несколько дней назад…
– Ух ты, точняк!
– Видал?
– Видал…
Некоторое время мы шли молча. Наконец Коля остановился, посмотрел на меня и сказал:
– Ну а ты как хотел? Это ж святой.
Александр Сегень
Ирина[Цитировать]
http://all-luka.com.ua/photo-krim.php
Ирина[Цитировать]
Книга-автобиография свт. Луки «Я полюбил страдания»:
Ирина[Цитировать]
Еще в утробе матери господь определил каждому из нас наш путь»
В.Ф. Войно-Ясенецкий
Ирина[Цитировать]
ВАЛЕНТИН ФЕЛИКСОВИЧ ВОЙНО-ЯСЕНЕЦКИЙ:
АРХИЕПИСКОП И ВРАЧ
В.В. Гребенникова, В.А. Ковалевский (Красноярск)
Гребенникова Валентина Владимировна
— доктор медицинских наук, профессор, декан факультета фундаментального медицинского образования Красноярского государственного медицинского университета имени профессора В.Ф. Войно-Ясенецкого.
Ковалевский Валерий Анатольевич
— член редколлегии журнала «Медицинская психология в России»
— доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой медицинской психологии и психотерапии Красноярского государственного медицинского университета имени профессора В.Ф. Войно-Ясенецкого
E-mail: kovalevsky@kspu.ru
Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.
«Еще в утробе матери господь определил каждому из нас наш путь»
В.Ф. Войно-Ясенецкий
Святитель Лука (1877-1961) – человек, который прожил жизнь, в которой видел перемены в обществе, но ничто не сломило этого человека. Преподобный Силуан Афонский написал: «Ради святых изменяется течение исторических и даже космических событий, и поэтому каждый святой есть явление космического характера, значение которого выходит за пределы земной истории в мир вечности. Святые – соль земли, они смысл ее бытия, они тот плод, ради которого она хранится. А когда земля перестанет рождать святых, тогда отнимется от нее сила, удерживающая мир от катастроф».
В семье Войно-Ясенецких соединилось две веры. Мать была глубоко верующей, православной женщиной и воспитывала детей (троих сыновей и двух дочерей) в православных традициях. Как пишет сам святитель Лука (из автобиографии): «Если можно о наследственной религиозности то, вероятно, я унаследовал ее, главным образом, от очень благочестивого отца… Отец был удивительно чистой души, ни в ком не видел ничего дурного, всем доверял». В гимназии Валентина особенно привлекали занятия по истории и рисованию. Когда семья переехала в Киев, Валентин Феликсович часто посещал Киево-Печерскую лавру. Лица нищих, страдающих производили очень сильное впечатление на юного Валентина, что все его рисунки практически сопровождались изображением глубины духовного сострадания людей, а не просто очерков человеческих натур. «Ибо уже ярко определялась основная религиозная тенденция в моих занятиях живописью… Правильное представление о Христовом учении я незадолго до этого вынес из усердного чтения всего Нового Завета, который по доброму старому обычаю я получил от директора гимназии при вручении мне аттестата зрелости как напутствие в жизнь» (из автобиографии Святителя Луки). Валентин поступает на медицинский факультет Киевского университета. Сподвигла его на это «смысловка», данная учителем. Учитель, давая книгу Нового Завета, сказал: «Жатвы много, а делателей мало. Так молите Господа все, чтобы делателей для жатвы в нашем мире было больше». Это глубоко пронизало душу Валентина Феликсовича, и он принимает решение получать медицинское образование. При получении медицинского образования с отличием, Святитель Лука принимает решение: «… изучить медицину с исключительной целью быть всю жизнь мужицким врачом, помогать бедным людям» (из автобиографии).
В ноябре 1905 г. Валентин Феликсович стал главным врачом и хирургом в селе Верхняя Любаж в Курской губернии, где он активно изучает регионарную анестезию. Очень много писал он о том, как тяжело работать с плохо обученными медсестрами, фельдшерами, как плохо делали инъекции, как неумело помогали хирургу. 13 лет посвятил Валентин Феликсович мужицкому врачеванию, врачеванию на селе. Где бы он не принимал – были очень большие очереди.
Революция… Она сломала судьбы многих людей. И наше поколение понимает отзвуки того времени через своих дедов и отцов. Понимает, что многие из нас не случайно, а по системе политических ситуаций и конфликтов оказались здесь, на земле красноярской. В 1919 г. происходит первый арест. Валентин Феликсович не мог не раздражать своей глубокой любовью к людям, своим глубоким отношением к профессионализму. 13 лет работая земским врачом, он ни одного дня не имел выходного. Он оперировал до 10-13 тяжелых случаев в день, сутки для него не были 24 часа. Спал он мало. Кушал очень скромно, да и кушать по тем временам особо было нечего. В 1919 году умирает его жена от чахотки, туберкулеза, который привезла в одеяле умершей племянницы сестра. «…и…все же сам принял читать Псалтырь, стоя у ног покойницы в полном одиночестве» (из автобиографии Святителя Луки). Двое суток он читал Псалтырь, размышляя о том, как же оставить свое детище врачебное, когда на руках четыре ребенка. В Псалтыре он читает строку «бездетная мать» и его осеняет, что медсестра, работающая с ним (Софья) действительно бездетная мать. И Валентин Феликсович, не раздумывая, делает ей предложение не стать его женой в том понимании мирском, в котором мы думаем, но стать спутницей по воспитанию детей.
1920 год становится еще одним переломным моментом в жизни Валентина. Он приходит в Ташкенте в храм и слушает проповеди вместе со всеми прихожанами храма. После службы настоятель берет его под руку и как пишет сам Святитель Лука: «Мы обошли два раза вокруг собора. Преосвященный говорил, что моя речь произвела большое впечатление, и, остановившись, сказал мне: Доктор, вам надо быть священником». «…У меня никогда не было и мысли о священстве, но слова я принял как Божий призыв и, ни минуты не размышляя, ответил: «Хорошо, Владыко! Буду священником, если это угодно Богу!» (из автобиографии Святителя Луки). И, сказав эти слова, через неделю Валентин Феликсович уже как дьякон служит в ташкентском храме. Он сознательно понимал, что, двигаясь в глубокое, широкое православие он обрекает себя на определенный подвиг и на определенные трудности в этой жизни. Ибо, как говорил Серафим Саровский: «Чем дух мой становится сильнее и крепче, чем больше я понимаю, Господи, тебя, тем больше бросают в меня камней да булыжников. Так бросайте же больше в меня, дабы мой дух крепнет в этой силе». 46-летний отец Валентин дал монашеские обеты, навсегда отрезав себе доступ к мирским радостям. Андрей Уфимский (Ухтомский) совершил иноческий постриг отца Валентина. И в 46 лет он получает новое имя апостола, евангелиста, врача и живописца Луки. Шок производит эта ситуация в Ташкенте. Очень много писем, анонимов пишется на Валентина Феликсовича. Очень длинные очереди образовывались, чтобы попасть к Валентину Феликсовичу как к врачу. Мало того, что он пишет и создает научные труды, пытается печатать, ведет переписку со всеми почти политическими деятелями, доказывая правоту нравственности в послереволюционном периоде, он еще и рясу надел. И в 46 лет, когда он принял монашеский постриг, надев рясу, он ее не снимал до самой смерти. И никакие аресты, назидания со стороны ученых, которые не пускали Валентина Феликсовича на трибуну, никогда он не снял свою рясу, как пишет его дочь «затертую, залатанную». Когда он получал сталинскую премию, она плакала. «Мне было так стыдно, потому что мой отец был весь в заплатках». Вот такая нищая, красивая и гордая жизнь. Травля продолжается на ташкентской земле. Валентин Феликсович во всех случаях своих арестов вел себя очень спокойно и достойно.
Он молча и невозмутимо говорил «до свидания». Арестов было несколько, 11 лет провел он в ссылке. Все аресты и все допросы сводились к одному – отказу от веры Христовой. «Мой священный долг учить людей тому, что свобода, равенство и братство священны, но достигнуть их человечество может только по пути Христову – пути любви, кротости, отвержения от себялюбия и нравственного совершенствования. Учение Иисуса Христа и учение Карла Маркса – это два полюса, они совершенно не совместимы, и поэтому Христову правду пожирает тот, кто, прислушиваясь к Советской власти, авторитетом Церкви Христовой освящает и покрывает все ее деяния» (из автобиографии Святителя Луки). В этот же период Валентина Феликсовича выгоняют из квартиры главного врача и семья поселяется в очень скромном однокомнатном домике, неотапливаемом. «В годы своего священства и работы главным врачом Ташкентской больницы я не переставал писать свои «Очерки гнойной хирургии», которые хотел издать двумя частями и предлагал издать вскоре. Оставалось написать последний очерк первого выпуска «О гнойных заболеваниях среднего уха и осложнения его».
Я обратился к начальнику тюремного отделения, в котором находился, с просьбой дать мне возможность написать эту главу. Он был так любезен, что предоставил мне право писать эту главу в его кабинете по окончании его работы» (из автобиографии Святителя Луки). «Я скоро окончил первый выпуск своей книги. На заглавном листе я написал: Епископ Лука «Очерки гнойной хирургии». Так удивительно сбылось таинственное и не понятное мне Божье предсказание об этой книге, которое я получил еще в Переславле-Залесском несколько лет назад. Оно пришло внезапно появившейся мыслью, тогда очень странной и непонятной. Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа» (из автобиографии Святителя Луки).
24 июля 1932 года В.Ф. Войно-Ясенецкий осужден и выслан в Восточную Сибирь сроком на два года. Дабы не мешался под ногами, не занимался богослужением, т.к. к власти пришли неверующие люди. Верить в Бога было не только стыдно, но и немыслимо. И в то время, когда все, боясь власти политической, сбрасывали с себя рясу, Валентин Феликсович рясу не снимал. За это он был гоним по Восточной Сибири. 18 января 1924 года в группе ссыльных арестантов прибыл в Енисейск, где после первых двух выполненных им операций к нему хлынули горожане и крестьяне из окрестных сел. Дальше он попадает в Туруханск. Но и там больные. Что делать с этим Святым Лукой? Рясу не снимает, в операционной икона висит, молится перед каждой операцией, всех медсестер и пациентов обратил в верующих православных. Принимается решение отправить его еще дальше от Туруханска. Отправляют на открытых голых санях. Решили отправить еще дальше от Туруханска на ледовитый океан. В разгар жесткой зимы 1924-1925гг. святителя отправили на открытых санях за полторы тысячи верст. Доктору предстояло сгинуть среди ледяного безмолвия. Отправляют в 45-градусный мороз на открытых голых деревянных санях, ни шубы, ни одеяла, жуткий ветер, мороз. Когда привезли Валентина Феликсовича, он не мог двигаться – такова была степень переохлаждения организма. Его вносили в избу на руках. Поселили его в избу, где окнами служил замерзший лед, а дыра была такая, что наметало до 3м снега, и только маленькая печка-буржуйка согревала это помещение. Он грелся возле этой буржуйки, верху было тепло, но низ околевал настолько, что я шевелил руками свои конечности, чтобы они совсем не замерзли. Это продолжалось месяцы.
В 1934 году вышла книга его жизни «Очерки гнойной хирургии», которая является капитальным трудом, охватывающим многообразную клинику гнойно-септических заболеваний. Язык книги строго научный. Речь автора льется неторопливо, он останавливается на всех деталях.
После возвращения домой в 1939г., начинаются новые аресты сразу по 4-м статьям УК. «Очерки гнойной хирургии» изымаются из всех библиотек страны. Местом ссылки определен поселок Большая Мурта (дали комнату при районной больнице). В Большой Мурте его встречают холодно. В Сибири жесткий народ. Анонимки, доносы, аресты, бесконечные обыски. Келья в больнице, в которой жил Валентин Феликсович сохранилась по сей день. Размеры ее 1,5 на 1,5м, тумбочка, кровать – в ней спать было нельзя, только сидеть. Валентин Феликсович отличался высоким крупным телосложением и на той кровати могла поместиться только половина тела его. Но Валентин Феликсович там жил и работал.
Осень 1941г. – начало Великой Отечественной войны. Валентина Феликсовича начали «передавать» в госпиталь в Красноярск. Проводил он в операционной по 9 часов ежедневно, а затем консультировал раненых в других госпиталях. Жил в каморке при одном из госпиталей, терпел лишения. На кухне, где готовилась еда для тысяч больных, не находилось обеда для доктора, который их лечил. Вот такое было отношение к людям в рясе и с крестом. Но очень большой вклад внес Валентин Феликсович как хирург, который признали не только в нашей стране, но и за рубежом — после окончания войны, выходит Постановление Совета Народных Комиссаров Союза ССР о присуждении сталинской премии за выдающиеся работы в области науки 1943-1944гг. и премии первой степени в размере 200 000 рублей. Всю денежную премию Валентин Феликсович отдает пострадавшим в войне детям. В 2 часа дня 2 декабря 1946г. тов. Кривошеин (председатель облисполкома Крымской области) в присутствии своих заместителей и других членов исполкома и представителя газеты «Красный Крым» вручил диплом, золотой значок и удостоверение лауреата Сталинской премии профессору В.Ф. Войно-Ясенецкому. Архиепископ Лука при этом был во всей своей архиерейской форме…
В 1946г. запретили выступать перед хирургами в архиерейском облачении, а без облачения, в мирской одежде святой Лука выступать категорически отказывался. 69-летнего архиепископа, по настоянию уполномоченного по делам Русской Православной Церкви при правительстве СССР, патриарх вынужден был перевести в Симферополь (подальше от столицы). Там, в Симферополе Валентин Феликсович останется до конца своих дней. Там святой Лука подготовил второе издание своей книги «Регионарная анестезия». Много оперировал и консультировал в военном госпитале – до 1958 года (ослеп – годы ссылок не прошли даром, отложились на здоровье). Ослепнув, он не оставляет свое дело, он также принимает больных, но уже не оперирует, пишет со своими помощниками проповеди.
Было утро 11 июня 1961года. На церковном календаре значился День всех святых, в земле Российского просиявших. По всему Крыму говорили о кончине архиепископа. Загадочная, трагическая и величественная судьба исповедника Христова вызывала почтительные толки. «Я написал и отдал в духовную академию 11 томов проповедей, туда же входит труд моей жизни – «О духе, душе и теле» (из автобиографии Святителя Луки) И, наверно, тот, кто чувствует и видит соединение в себе того, что дал Господь Бог каждому из нас, должен не только читать, а иметь ее, как настольную книгу. Очень запомнилось одно предложение из проповеди, которое сегодня в нашу суетную жизнь, должно приносить какое-то равновесие: «Будьте неспешными на слова, да будьте неспешными на мысли свои, будьте неспешными на ярость свою, на гнев свой, на осуждение и храни вас всех Господь».
Ссылка для цитирования
УДК 159.9(092)
Гребенникова В.В., Ковалевский В.А. Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий: архиепископ и врач. [Электронный ресурс] // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. 2009. N 1. URL: http:// medpsy.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).
Ирина[Цитировать]
ЮЛОЧКА
Реальная история про девочку и святителя Луку, с которым она познакомилась во время войны на железнодорожной станции
Священник Димитрий Шишкин
Меня, отец Дмитрий, Юлией зовут… Юлия Дмитриевна Миронова. Происхожу я из семьи этнических немцев. Мой прадед, Карл Августович, до революции был главным аптекарем в Петрограде. Семья у него была большая, можете себе представить – пятнадцать душ детей, но после революции жена, семь сыновей и две дочери уехали в Германию, а он остался.
Ему всё равно было, белые перед ним или красные, он ко всем старался относиться по-человечески и честно исполнять свой долг. Но когда прадед отказался отдать свой трёхэтажный особняк под «уплотнение», Ленин сделал ему «подарок» – отправил в Сибирь.
По дороге в ссылку, от потрясения и переживаний, – а может и заболел чем, я уж точно не знаю, – словом, прадедушка мой умер где-то под Барнаулом. Из уважения к нему какие-то простые люди сохранили его тело в подвале на льду, сообщив в Петроград его младшей дочери, – моей бабушке, – где он. А бабушка только что родила мою мать, но тем не менее вместе с дедушкой они собрались и уехали из Петрограда, чтобы похоронить прадедушку как подобает.
Потом из Барнаула они уехали в Новосибирск, да там и остались. В этом городе я и родилась 20 августа 1935 года.
Девчонка я была боевая, моторная. Пацанка. В куклы никогда не играла. Но зато с детства любила петь, голосок у меня был хороший и ещё… и ещё у меня был самодельный игрушечный театр. Я его называла «Театр “Счастье”». Всё там было красиво, нарядно, празднично. Просто загляденье. Мне, помню, дедушка помогал фигурки вырезать, платья мастерили, наряды – с бабушкой, с мамой. Я вообще театр любила. И даже устраивала в своём игрушечном театре разные сцены – для каждой «постановки» свои декорации, костюмы. Что вы… всё серьёзно! Вот это, пожалуй, было единственное моё «девчачье» увлечение, а так всё больше с мальчишками дружила. Сорванец такой, всё правду-матку резала.
Ну вот. А потом – война. Мама специалист по бетону была, ну и пропадала сутками на заводе. У нас под Новосибирском развернули завод прямо в поле. Огроме-енный… Прямо на землю устанавливали бетонные подушки, а на них станки, от дождя натягивали брезентовый тент и – вперед! А рядом рабочие строили цеха. Работали на износ. Мальчишек лет по четырнадцать помню. Один у станка стоит, а другой тут же – в ящике с ветошью –отсыпается, грязный весь, чумазый, худой. Сменщик его работает, покуда на ногах стоять может. Какие там восемь часов, о чём вы! Жили на заводе. Когда уже стоять невмоготу – разбудит напарника – хлобысь на его место, и уже спит, как убитый. Ни тебе перерывов, ни перекуров. Женщина ходила с котелком: разбудит мальца, с ложки, как маленького, покормит и дальше идёт, а тот уже спит. Страшно выматывались люди, особенно когда самые напряжённые дни были на фронте. Но не дай Бог мальчишке у станка допустить брак! Могли тут же подойти НКВДшники и арестовать голодного, сонного паренька и увезти неизвестно куда. Я это видела своими глазами. Люди плакали, просили, но на чекистов это всё не действовало. Страшные это были люди.
Ну, а в феврале сорок третьего года закончилась Сталинградская битва и, знаете, такой подъём был у всех, воодушевление, казалось – победа уже совсем скоро! И вот братья мои двоюродные – Петька и Коля – обоим по пятнадцать лет, решили сбежать на фронт.
То есть не то, чтобы на фронт; они решили: раз под Сталинградом наши победили, значит, теперь на фронте вроде как и без них обойдутся, а вот в партизаны податься или в разведчики – это дело другое. Ну, мальчишки, что тут скажешь… И вот они надумали сбежать, а меня решили с собой прихватить в качестве переводчицы. У меня ведь бабушка – этническая немка, и я с детства немецкий знала наравне с русским.
Ну, что… Без долгих сборов, как были, – еды только кой-какой прихватили и всё, – удрали. Добрались до станции, забрались тайком на платформу с тюкованным сеном и отправились воевать.
Ехали хорошо. Лето, тепло. Смастерили себе там в сене хибарку, словом, не война, а войнушка, – детский сад, честное слово. Доехали мы так до станции Котлубань. А там промзона повсюду, военные предприятия, как раз те, что работали на Сталинград, победу ковали. Военизировано всё. Помню, рельсы тянутся в каком-то яру, а по боками бетонные стены с блиндажами, со штабами, с огневыми точками. Ну и на станции нас обнаружил патруль. Снял с платформы и отвёл в один из штабов.
Там, помню, довольно уютно было, мирно. Какие-то связные постоянно приходили, отдыхали, кушали, сменяли друг друга. Словом, прифронтовая жизнь, но относительно спокойная, размеренная. Принял нас какой-то комиссар, приветливый на удивление, всё расспрашивал меня, кто я да откуда. Косички мне даже заплетал, помню. Такой симпатичный мужчина. Вот мы с ним общались, а тем временем привели пленного немца и принесли его кожаный портфель. Оказалось, этот немец – инженер, специалист по строительству мостов. А комиссар уже знал, что я по-немецки шпарю и говорит мне: «Ты пока поболтай с ним, – о доме, о семье расспроси, – а я пока документы его посмотрю».
Немец оказался не немец даже, а ингерманландец – это такая этническая группа: мужчины все белокурые, рослые красавцы с голубыми глазами… Раньше таких в гренадёры брали… Ну и этот тоже видный был, да и просто человек приятный. Христофером звали, как сейчас помню. Как-то мы с ним быстро разговорились и уже через полчаса пели вместе «Лёрелею» Гейне. Он со мной, ребёнком, общаясь, даже приободрился малость. Подумал, может, что всё обойдётся.
А надо сказать, в это время от Берии было указание: искать среди пленных немцев специалистов по ракетному делу. Нам это сам комиссар рассказал ещё раньше. И вот он документы немца просмотрел, отложил их и так, мимоходом говорит: «Нет, этот нам не нужен, придётся его расстрелять».
А я как услышала – у меня аж сердце зашлось. Я к этому комиссару так и кинулась.
– Вы что, – говорю, – как это расстрелять? Пленных нельзя расстреливать…
У него лицо изменилось. Каменное такое стало, глаза стальные. И говорит мне сквозь зубы:
– Что, родная кровь взыграла? Да я вас обоих сейчас…
Ну, тут братья мои поняли, что дело дрянь, и давай за меня заступаться: «Да вы, – говорят, – товарищ комиссар, её не слушайте! Девчонка, что с неё возьмёшь!»
Он и говорит тогда:
– Значит так, я вас, хлопцы, возьму, а этой пигалицы чтобы и духу здесь не было. Отведите её на станцию и отправьте домой.
Ну, делать нечего. Повели меня на станцию. А тут бомбёжка началась, и вот мне осколком разрубило ухо, видите – шрам до сих пор остался. На станцию прибежали, а с меня кровь хлещет. Смотрим – какой-то эшелон, рядом женщина-врач, мы к ней… Она меня затащила внутрь, рану обработала и стала зашивать… А тут состав тронулся, братья едва успели спрыгнуть и толком ничего обо мне не рассказали. Вот так я домой поехала. Сижу. Голова бинтами замотана, как шлем у танкиста. Отвоевалась, значит.
Ну, стали у меня допытываться: кто я и откуда, а я молчу… Не хочу домой, и всё. Решила остаться в поезде, помогать раненым. Так мы Новосибирск и проехали, – ночью, кажется. Наконец, добрались до Красноярска и здесь решили меня всё-таки сдать в милицию. И вот врач эта, которая ухо зашивала, ведёт меня по городу и плачет. «Я, – говорит, – из-за тебя на поезд опоздаю, и откуда ты навязалась на мою голову». Идёт быстро, я за ней едва поспеваю и вдруг – остановились.
Ну, я, как малявка, первым делом вижу перед собой ноги: мужские, без носков, в парусиновых туфлях поношенных. Дальше – брюки холщовые из самой простой, грубой ткани, а сверху такая рубаха, знаете, как Толстой носил, и перепоясана верёвочкой плетёной. Борода и волосы седые, помню, обстрижены как-то грубо, небрежно. Видно, что не до парикмахерской человеку. Вот это, как выяснилось позже, был святитель Лука. Валентин-Феликсович Войно-Ясенецкий – прославленный теперь святой, архиерей и известный хирург. А тогда оказалось, что докторша моя – его ученица, и они не виделись давно, так что обнялись, и давай плакать. Столько видно, накопилось в душе, что только слезами и выскажешь.
Вообще, первое, что меня поразило – это его глаза: грустные такие, страдающие. И ещё, он как-то всё время озирался, точно боялся, что его сейчас отругают, накажут за что-то. И мне вдруг его так жалко стало, что я возьми и ляпни:
– Дедушка, может у тебя зубки болят? А я могу боль снимать, меня бабушка научила.
Он улыбнулся и ответил:
– Да нет, девочка, не зубки у меня болят…
Ну, потом спутница моя объяснила святителю ситуацию, а он и говорит: «Так я как раз иду отмечаться в милицию, я ведь ссыльный и часто туда хожу, так что давай я девчушку отведу, а ты беги уже на поезд. Не опоздай». Ну, врачиха моя обрадовалась, поблагодарила Валентина Феликсовича и побежала обратно, а мы пошли дальше… в милицию.
А мне домой, как я уже сказала, ну никак не хотелось. У меня вообще с мамой отношения не ладились, такая, знаете, детская ревность: мама сестрёнку младшую родила, ну и всё внимание ей уделяла, а мне обидно. Присматривали за мной больше бабушка с дедушкой, но и к ним мне не очень хотелось возвращаться.
А святитель Лука тем временем по дороге всё у меня так обстоятельно расспрашивает и, знаете… я руку его запомнила, такую большую, тёплую. И так мне его за эту руку держать уютно, что вот так бы и прижалась щекой. С самого начала я ему как-то доверилась. А он меня сразу стал называть Юлочкой, и называл так уже всё время.
И вот мы подошли к опорному пункту, а я упёрлась и дальше идти не хочу.
Тогда Валентин Феликсович мне говорит:
– Ты, Юлочка, не бойся, я тебе даю слово, что насильно тебя в милицию не сдам. Давай так сделаем. Ты посиди во дворе, подумай пока, а я пойду, отмечусь и вернусь. И если ты захочешь домой, то мы тебя отправим, а если нет – так и нет. Не бойся, я тебя не обману.
Оставил меня на скамейке у милицейского участка, а сам зашёл внутрь. А я всё же насторожилась и думаю: вдруг он выйдет сейчас с милиционером и загребут меня как миленькую… Ну и спряталась за кустами.
Святитель Лука выходит, оглядывается, а меня нигде нет. Потом увидел и говорит с укором:
– Юлочка… Ай-ай -ай… Как же тебе не стыдно… Не поверила. Я ведь тебе слово дал. Ну что, не надумала домой ехать?
Я насупилась и только головой мотаю.
Он вздохнул и говорит:
– Ну ладно, возьму тебя с собой, в госпиталь… А там что-нибудь придумаем.
Взял за руку, и мы пошли.
А святитель тогда был назначен главным хирургом Красноярского края, но в то же время оставался ссыльным и жил прямо-таки в нищете. Никакой зарплаты ему, естественно, не полагалось, пайков тоже, а жил он знаете где?
Подошли мы с ним к госпиталю, а там одни ступени ведут наверх, в фойе, а другие – вниз, в подвал, и возле этого спуска, как сейчас помню, звонок и табличка на стене: «Дворнику звонить здесь».
То есть святитель жил в каморке дворника. Такая небольшая комнатушка, кровать, стол, стул, топчанчик . Иконы в углу, перед ними лампадка теплится, а за окном… А за окном обратная сторона деревянных ступеней парадного входа. То есть, понимаете, у него окно было как раз под крыльцом. Вот так он и жил.
Первое, что меня поразило, – это то, как почтительно к нему обратилась пожилая женщина-санитарка. Как я сейчас понимаю, она взяла у него благословение, а тогда меня просто потрясло, как она, сложив руки лодочкой, поцеловала руку святителя, а он перекрестил её склонённую голову. Я такого в жизни не видела.
Потом Валентин Феликсович вымыл руки, надел чистый халат, который ему принесла эта женщина, водрузил на голову белый колпак… И таким святитель показался мне величественным и красивым, что и я попросила его меня благословить. Он обрадовался, обхватил мою голову, поцеловал, перекрестил. И, знаете, точно светлее стало на свете!
Тем временем его поторопили, и он, повернувшись к санитарке, сказал:
– Позаботьтесь, пожалуйста, о девочке, накормите её, оденьте.
И вот эта женщина повела меня в комнату, где было много полок с бельём и больничной одеждой. Там она выбрала халат поменьше, скроила по мне и стала его сметывать и строчить на машинке. А пока шила, всё рассказывала, с кем меня свела судьба.
– Валентин Феликсович хирург от Бога, – рассказывала она. – Он такие операции делает, которые никто не умеет: кости, суставы из осколков складывает, молитвы читает, и они срастаются. Знаешь, как его больные любят – словами не передать! Да и мы все – врачи, санитары, медсестры – считаем его помощником Бога на земле.
Потом эта женщина повела меня по палатам. Если я видела, что раненому больно, я старалась погладить его забинтованную рану, и ему становилось легче. Плакала я при этом почти непрерывно.
Ну, вот так я поселилась в госпитале и жила прямо в каморке у святителя Луки.
Он тогда много оперировал, жутко уставал, случалось часто, что и ночью поднимали его, но когда у него выдавалось время, он со мной много разговаривал. Жаль, я маленькая тогда была, восемь лет, почти ничего не помню. Помню только, как мне хорошо с ним было, спокойно, радостно.
Всё расспрашивал про маму, про папу… И вот я ему сказала как-то:
– А я с мамой не дружу…
Он так вздохнул и говорит:
– Ну, бывает…
Вообще он не старался меня как-то специально «воспитывать». А вот про папу своего я рассказывала с восторгом. Папа у меня был начальником финотдела в Магаданском НКВД. Можете себе представить… Ну, я тогда не понимала, конечно, ничего и иногда говорила отцу с гордостью:
– Папка, ты у меня чекист!
А у него лицо темнело тогда, глаза становились такие грустные-грустные:
– Нет, маленькая, я не чекист, я бухгалтер…
Папа в Магадане работал, а мы жили в Новосибирске и, конечно, я по папе скучала страшно. Вот это всё я Валентину Феликсовичу и рассказывала…
Стала я обживаться в госпитале, помогать по мелочам, но важничала ужасно, что вы: такое дело нужное делаю, за ранеными ухаживаю… А кушали мы в каморке со святителем. Он в столовую не ходил, а ему приносили в подвал какую-то баланду, ну и мне заодно, и мы с ним кушали за одним столом, разговаривали. Здорово было. А ещё он меня научил кровать застилать, так… по-солдатски. И вот я до сих пор кровать застилаю именно так, как меня научил святитель Лука. Забавно, правда?
Помню, ещё случай был. Как-то ночью вывезли в коридор тяжелораненого – мальчишку совсем. А у него такие боли, что он мечется, кричит, стонет. Вот его и вывезли в коридор, чтобы другим не мешал. А лекарства не помогают.
В ссылке. Село Б.Мурта, Красноярского края, 1941 г.
В ссылке. Село Б.Мурта, Красноярского края, 1941 г.Тут надо, наконец, пояснить. Бабушка моя умела боль снимать. Не знахарка, а просто способность у неё такая была всегда, с самого детства. Поводит руками по больному месту с жалостью, с состраданием, и боль утихает. И оказалось, что эта её способность передалась мне. Я это знала и рассказывала об этом Валентину Феликсовичу. И вот он будит меня той ночью и говорит так… с мукой в голосе:
– Юлочка… ангелочек ты наш… Ну, помоги… Жалко парня… Ничего не помогает!..
Может, святитель почувствовал, что эта способность у меня – от Бога, не знаю.
И вот мы пошли в коридор, Валентин Феликсович сел на стул, посадил меня на колени, держит, а я – плачу и глажу, глажу этого солдатика бедного. А потом заснула.
Просыпаюсь – Валентин Феликсович спит на стуле, я у него на коленях, и раненый спит. Все уснули.
Как-то в субботу мы на бричке поехали на окраину города в Никольский Храм, где святитель служил иногда, и там он меня окрестил. Сам мне крест на шею надел. Потом спохватился и говорит: «Нет, всё равно этот крест с тебя снимут. Положи-ка ты его в кармашек и никому не показывай».
И, знаете, я ведь этот крест сохранила. А недавно подарила его своему внуку, как самое дорогое, что есть у меня в жизни.
Не помню, что мне святитель рассказывал перед крещением, но за несколько дней до этого он все спрашивал:
– Ну что, ты – готова? Решилась? Точно хочешь окреститься?
А я-то что:
– Да. Да конечно… если вы хотите, Валентин Феликсович, то я хоть сейчас…
Очень я его полюбила. Как родного.
Ещё я пела иногда для бойцов в палате. И вот раз пою, а дверь в коридор приоткрыта и вижу, он идёт мимо, остановился и стоит, слушает, а потом всё спрашивал:
– Ну, когда мы уже с тобою сядем спокойно, и ты мне споёшь?
А мне только того и надо.
– Да я, – говорю, – пожалуйста. Хоть сейчас!
Он смеётся…
– Нет, Юлочка, сейчас некогда, а вот потом как-нибудь…
И действительно – уставал он страшно, спал урывками. Всё время оперировал.
Вообще время было тяжёлое, трудное. И он меня всё уговаривал, чтобы я маме написала. Не требовал, а именно уговаривал:
– Ну, что ты, маме не надумала написать? Нет? Жаль, очень жаль… Она ведь там переживает за тебя…
У меня был хороший, каллиграфический почерк, и вот я навострилась писать раненым солдатикам письма. Сама их потом треугольниками и складывала. А однажды не выдержала и написала дедушке в Новосибирск, похвасталась, что служу санитаркой в госпитале, помогаю Родине бить врага. Через несколько дней пришла телеграмма от мамы: «Срочно приезжай, папа прислал вызов из Магадана».
Делать нечего, обнялись мы с Валентином Феликсовичем на прощанье, я ему говорю:
– Вы только не забывайте меня никогда, пожалуйста.
А он отвечает:
– Ну. Что ты, Юлочка… Как же я тебя забуду, милая… И ты меня не забывай!
При этом у него глаза такие печальные стали, он поцеловал мою голову и говорит:
– Я так мало уделял внимание своей дочке, больше сыновьям… И когда я взял впервые твою ладошку в свою руку, то почувствовал, что Господь послал мне ангела.
Я прижалась к нему и стала бормотать, что уже не могу жить без него.
А он говорит:
-У тебя есть родные! Папа, мама, дедушка, бабушка… Они тебя очень любят. Ради них ты должна вернуться.
На том и простились, и отправилась я домой, в Новосибирск.
Святитель Лука (Валентин Феликсович)
Святитель Лука (Валентин Феликсович)Потом мы собрали вещи и всей семьей поплыли в Магадан. Корабль назывался «Джурма», как сейчас помню. Наверху, на палубе – «вольноопределяющиеся», а в трюмах – ссыльные и осуждённые. Страшное дело. Мы с братом заглянули раз внутрь, когда баланду заключённым передавали…
А передавали её так: две доски опускали в трюм и по ним спускали выварку с пойлом, – едой это и назвать трудно: вода, перловки маленько, и всё. Так вот – заключённые там, в трюме, я это сама видела – не сидели, нет, – они, вы понимаете, стояли плечом к плечу. Я эту картину на всю жизнь запомнила: валит пар из трюма, а там, в глубине, – люди, стоят и раскачиваются. Вот как пароход переваливается на волнах, вот так и они, из стороны в сторону. Молча.
Ночью видела, как людей умерших за борт выбрасывают. За руки, за ноги возьмут, раскачают и – только плеск. Страшное время…
А ещё паренёк один, кажется, тоже из ссыльных, выбрался на палубу. Потом говорили, – сбежать хотел, затеряться среди «вольных». Но его заметили и, представляете, на наших глазах из станкового пулемёта расстреляли. И люди ведь на палубе были, а «тем» всё равно… Но не убили, а только ранили. Тогда он сам дотащился до перил, перевесился и – в воду. И мы – дети – всё это видели.
Ну, ладно. Приплыли в бухту Нагаева. Папа нас с машиной встретил, и вот мы поехали в Магадан. Едем, а вдоль дороги тянется бесконечная вереница несчастных каторжан, и все вперемешку: женщины, старики, дети даже были, я помню. А женщины… Я обратила внимание: некоторые – в платьицах ситцевых, а ведь это север и уже к осени дело…
Папа мне в машине дал плитку шоколада голландского, а я, знаете, попросила притормозить, выскочила и сунула её крайнему кому-то из колонны. Охранник дёрнулся, но они – несчастные – уже знали, как поступать в таких случаях: быстро передали по рукам эту плитку и – как не бывало, а я в машину вернулась, и мы дальше поехали.
А потом ещё страшнее было. Вот вы послушайте, я это своими глазами видела. Подъехали мы к какому-то лагерю, остановились. А туда как раз подвели группу заключённых, и вот выходит, я так поняла, начальник лагеря, – с автоматом наперевес, – и давай с главным конвойным ругаться: «Что ты мне столько народу привёл?! Куда столько? Столько-то возьму, а остальных мне не надо», – и, представляете, так отделил людей «на глаз», автомат вскинул и – очередью всех и уложил. Как ни в чём не бывало. А потом говорит охранникам: «Наведите тут порядок», – мол, трупы уберите, – развернулся и пошёл… Вот такие вещи творились. А отец… Что отец? Побелел как мел и говорит шофёру: «Давай, гони быстрее» .
Но потом я уже таких ужасов не видела. Поселились мы в хорошем особняке. Кушали хорошо. Я когда начинала иногда капризничать насчёт еды, отец меня осаживал: «Знаешь, тут многие о такой еде и мечтать не смеют».
Ещё, помню, был случай.У отца в конторе наблюдала я как-то за Гараевым – был такой видный деятель НКВД, помощник Берии. Всё ходил, пистолетом поигрывал. И вот отцу пришла как-то открытка от тёти, а она немка «природная» была и по-русски писала не очень грамотно… И вот этот Гараев подошёл, открытку прочитал бесцеремонно, взял красным карандашом ошибки кое-какие поисправлял и говорит:
– Что-то у родственницы твоей ошибок много. Как ты её терпишь?
Тут я не выдержала и говорю:
– Так что её, за то, что она пишет неправильно – расстрелять, расстрелять, да?
Он молчит.
Я подошла близко-близко, в глаза ему прямо смотрю и говорю:
– Дядя, вы бандит… Да?
Он несколько секунд на меня так смотрел… жёстко, в упор, а потом развернулся и вышел молча. Не знаю, может, почувствовал правду. Всё-таки «устами младенца…»
Мне папа с этого дня всё говорил:
– Юлечка, молчи. Только молчи, я тебя прошу…
Так мы и жили. А потом, уже после войны я вдруг заболела.
Слабость… температура повышенная постоянно. Словом, какой-то воспалительный процесс, а что конкретно – понять не могут. Заподозрили начальную стадию туберкулеза и вот решили мы всей семьёй переехать в Крым.
Прилетели в Симферополь, как сейчас помню, 22 октября 1948 года. И вот повезли меня «послушаться» у хорошего доктора, он в военном госпитале принимал, на бульваре Франко, как сейчас помню.
И вот – заводят меня в кабинет, и вдруг я вижу – Валентин Феликсович! В рясе, с панагией, с крестом, архиерейским… Всё, как положено. Я, знаете, чуть сознание не потеряла, просто онемела, стою как столб и не знаю как себя вести. А он меня не узнаёт, да и не смотрит в лицо, чем-то занят своим, карточку просматривает. Потом подзывает меня, берёт стетоскоп и говорит: «Ну-ка подними маечку, я тебя послушаю».
И тут я вдруг застыдилась. Ну, вы понимаете, мне уже почти тринадцать было, и я упёрлась, вцепилась руками в майку, и – ни в какую. А святитель так деликатно тогда и говорит: «Ну, хорошо… Давай мы тебя со спинки тогда послушаем». Я майку подняла, он слушает и говорит: «Деточка, что ж ты напряжённая такая… каменная вся?» А я чувствую, что сейчас в обморок упаду, и тут повернулась лицом, святитель на меня посмотрел и… точно искра какая-то пробежала. Подошел к столу, карточку взял. Прочёл имя, фамилию и вдруг говорит таким голосом изменившимся:
– Юлочка… Это ты, что ли?!
Ну, меня тут прорвало – разревелась, бросилась к нему на шею, а он, представляете, сам расплакался, обнял меня, гладит по голове и приговаривает:
– Юлочка… девочка ты моя… Да что же ты… Мы ведь друзья с тобой… Войну прошли… Помнишь?
– Помню, помню, – а сама плачу.
Все опешили просто. Медсестра стоит, понять ничего не может. Ну, потом объяснились. Все заохали, заахали… Вот так мы с Валентином Феликсовичем встретились снова, и потом я ещё к нему приходила не раз туда, где он жил – на Курчатова, общались много.
Вы знаете, я человек от Церкви далёкий, ну, что поделаешь, так уж меня воспитали… Но в я Бога верую, а Валентин Феликсович для меня… это, может быть самый дорогой человек на свете. Я даже не знаю, как это вам объяснить!
И вот ещё что… Мне бы поисповедоваться, отец Дмитрий, причаститься… Я в храм не хожу, но чувствую, что надо бы. Так что я приду как-нибудь… Обязательно приду.
Через два дня Юлия Дмитриевна действительно пришла к нам на службу, поисповедовалась, а на следующий день –причастилась. Впервые за много лет.
Господи, молитвами святителя и исповедника Луки помилуй нас!
Записал священник Димитрий Шишкин
Ирина[Цитировать]
ЖИТИЕ СВТ. ЛУКИ
Краткая биография:
Родился 27 апреля 1877 года в Керчи, в семье Феликса Станиславовича Войно, ревностного католика, происходившего из польского дворянского рода. Увлекался живописью, но стремление стать врачом пересилило, и в 1898 году он поступил на медицинский факультет Киевского университета. Находясь под влиянием православной матери, будущий святитель становится осознано православным, порвав с кратким увлечением идеями Л. Н. Толстого. В годы Русско-японской войны работал хирургом в Чите, где женился на Анне Васильевне Ланской. Однако брак оказался недолгим – в октябре 1919 года она скончалась.В условиях нехватки духовенства он принимает 15 февраля 1921 года диаконскую хиротонию, а через неделю становится священником. При этом он продолжает врачебную и преподавательскую практику. В мае 1923 года он принимает тайный постриг и рукополагается во епископа, а через неделю его арестовывают.Первая ссылка закончилась в 1926 году, вторая продолжалась с 1930 по 1933. В следующем году он издает «Очерки гнойной хирургии», принесшие ему мировую известность как хирург. С 1934 по 1937 год совмещает священнослужение с работой в Институте неотложной помощи города Ташкента.Третий арест произошел 24 июля 1937 года, но даже в ссылке оказывает врачебную помощь. Осенью 1942 года становится архиепископом Красноярским. Помимо работ по хирургии пишет апологетическую книгу «Дух, душа и тело».С мая 1946 года возглавляет Крымскую епархию. До последних дней жизни продолжал служение, несмотря на серьезное заболевание глаз. Скончался 11 июня 1961 года в воскресенье.
ТВОРЕНИЯ СВТ. ЛУКИ
Проповеди:
Текст
Аудио
Указы (pdf)
КНИГИ:
Книга-автобиография свт. Луки «Я полюбил страдания»:
Online версия
Версия для скачивания
Аудиокнига
«Дух, душа и тело»:
Online версия
Online версия
Аудиокнига
«Наука и реглигия»:
Online версия
Online версия
Версия для скачивания
Ирина[Цитировать]
Святитель Лука (Воино-Ясенецкий)
Все о любимом святом и выдающимся хирурге
Ирина[Цитировать]
«ОБРАЗ БЛАГОНРАВИЯ, СЕРЬЕЗНОСТИ И ЧИСТОТЫ»
Беседа с Майей Прозоровской, внучатой племянницей святителя Луки (Войно-Ясенецкого)
«Образ благонравия, серьезности и чистоты», – такие слова нашел почти 60 лет назад архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) для характеристики внучатой племянницы – юной Майи, в крещении Марии, Прозоровской, 15 лет прожившей в доме своего великого дедушки. Майя Дмитриевна Прозоровская – наш сегодняшний собеседник.
Майя Дмитриевна Прозоровская и митрополит Симферопольский и Крымский Лазарь
Майя Дмитриевна Прозоровская и митрополит Симферопольский и Крымский Лазарь
– Майя Дмитриевна, расскажите, пожалуйста, как встречали Рождество в доме святителя Луки?
– Конечно, предварялся праздник строжайшим постом, который владыка соблюдал неукоснительно даже в последние годы своей жизни, когда у него оставалось совсем мало физических сил. Не позволял себе никакого послабления, как его ни уговаривали. Празднование Нового года не признавал: на последнюю неделю перед Рождеством выпадает самый строгий пост. Праздничное Рождественское богослужение совершал в Свято-Троицком соборе Симферополя, где находилась его кафедра, соблюдая все предписания церковных канонов и богослужебного Устава. Произносил свои замечательные проповеди. И для нас, его домашних, как и для него, главным в празднике всегда была молитва. А каких-то особенных праздничных застолий у нас в доме не было. Владыка не признавал никаких излишеств. Все денежные средства, которыми располагал, тратил на дела благотворительности. Он поддерживал очень многих людей. Это общеизвестно. Когда в Симферопольском женском Свято-Троицком монастыре, где пребывают сегодня его честные мощи, создавался музей святителя Луки, я передала туда среди других вещей, которые у нас сохранились, целую стопку корешков квитанций денежных переводов, рассылавшихся от его имени в разные уголки Советского Союза.
– А о своем детстве, елке, рождественских подарках святитель вам когда-нибудь рассказывал?
– Нет, никогда. И знаете, я думаю, что в семье его родителей тоже не устраивали пышных праздников. Моя мама, Вера Владимировна, дочь старшего брата святителя Луки, воспитывалась в семье дедушки и бабушки Войно-Ясенецких. По ее воспоминаниям о дореволюционной жизни, они жили в просторном 12-комнатном доме, дедушка Феликс Станиславович очень хорошо зарабатывал – приносил домой толстые пачки червонцев. А распоряжалась всем в доме бабушка, Мария Дмитриевна, очень властная по характеру. Благотворительностью она занималась постоянно, а в большие праздники под ее руководством снаряжались целые подводы, развозившие все необходимое тем, кто нуждался. О елках мама тоже ничего не рассказывала. Может быть, их в доме не устраивали, а может быть, просто не хотела меня волновать. Ведь в моей детской памяти осталось очень грустное воспоминание о елке…
В Алуште. Сидят: Вера Владимировна Прозоровская, святитель Лука с правнучкой Ириной на коленях, дочь святителя Елена. Стоят: личный секретарь святителя Луки Евгения Павловна Лейкфельд, Майя Прозоровская, внучка святителя Луки Анна (дочь Елены). 1950 г.
В Алуште. Сидят: Вера Владимировна Прозоровская, святитель Лука с правнучкой Ириной на коленях, дочь святителя Елена. Стоят: личный секретарь святителя Луки Евгения Павловна Лейкфельд, Майя Прозоровская, внучка святителя Луки Анна (дочь Елены). 1950 г.
Семья моего дедушки Владимира Феликсовича Войно-Ясенецкого жила в Черкассах, где и вышла замуж мама и родилась я. Папа был советским специалистом, директором банка, и его переводили с одного места на другое. Какое-то время мы жили в Лозовой Харьковской области, а в 1936 году переехали в райцентр Лохвица Полтавской области, где нам дали шикарную квартиру. Наступал новый 1937 год, в доме стояла большая украшенная елка. И тут пришли военные люди и забрали папу. Больше мы его никогда не видели. Нашу квартиру опечатали, и, поскольку вся обстановка в ней была казенная, мы оказались на улице лишь с какими-то личными вещами. Помню, среди них на высокое крыльцо выставили две большие банки варенья из смородины, с широкими горлышками, – сейчас такие не выпускают. Мама оставила меня, 6-летнюю, сторожить вещи, а сама побежала искать какой-нибудь приют. Ее не было долго: от членов семей «врагов народа» все шарахались. Конечно, за банками я не углядела, они упали с крыльца и разбились. Помню, как растекались красные ягоды смородины по белому снегу… В конце концов над нами сжалилась жившая напротив бабушка, мы немного пожили у нее, потом приютил один добрый старичок. И начались наши скитания с одной частной квартиры на другую.
– Так вы и встретили Рождество Христово 1937 года…
– Да, и, считайте, не видели праздников еще долгих десять лет. Специальности у мамы не было: в свое время она окончила гимназию и после нигде не работала. Еле смогла устроиться на заводик по производству сладкой воды, мыла там бутылки. В Лохвице мы пережили войну и фашистскую оккупацию. В войну маме с соседками приходилось за десятки километров ходить выменивать еще остававшиеся вещи на еду. После того как нас освободили от немцев, тяжело и много работала. Поварихой, сторожем… Подарки к праздникам? Новые валенки купили – и это такой подарок!..
И вот в 1945 году мы получили открытку от разыскавшего нас владыки Луки. Он писал, что служит в Тамбовской епархии.
– И позвал вас к себе?
– Нет, в Тамбов ему некуда было нас брать. Он забрал нас к себе, как только его перевели в Симферополь. Мы приехали в Крым 27 июля 1946 года (мне было 16 лет, маме – 46) и прожили рядом с нашим дорогим «дядечкой» 15 последних лет его жизни. Мама полностью посвятила себя устройству быта владыки. Жили скромно, но это были такие прекрасные годы. Здесь я окончила школу, потом педагогический институт. По благословению владыки вышла замуж за Евгения Тума, тоже сына репрессированного. Святитель еще успел увидеть и благословить моего маленького сына Володю. Я работала учительницей английского языка в школе, последние десять лет перед пенсией – в симферопольской 20-й, которая стала теперь Таврической гимназией с углубленным изучением православной культуры Крыма. Вырастили мы с мужем сына. Сейчас живу вместе со взрослой внучкой, своей тезкой Майей. В крещении она тоже Мария.
– А до получения той памятной открытки вы что-нибудь слышали от мамы о святителе Луке?
– Слышала, и много слышала: наши семьи постоянно, как могли, поддерживали между собой родственные связи. Мой дедушка, мамин отец, помогал детям владыки, когда тот был в тюрьмах и ссылках, они подолгу жили в его семье в Черкассах. Его и владыки младший брат Павел с женой и дочкой постоянно жили во флигеле дедушкиного двора.
А святитель Лука в 1947 году позвал к себе в Крым живших под Киевом дочь Павла с двумя ее сыновьями, чтобы не погибли от голода. И мы ютились в одной комнате: их трое и я с мамой. Часто приезжала сестра владыки, тоже из-под Киева, и все как-то помещались. В тесноте да не в обиде. Войно-Ясенецкие всегда старались держаться вместе – и в беде, и в радости. Летом владыка снимал две небольшие комнатки в Алуште у одного слепого старичка. И, бывало, туда съезжалось до 15 человек родни.
– Майя Дмитриевна, я не буду спрашивать, как к вам относился святитель Лука, потому что его по-отечески нежная любовь и забота звучат в каждом слове, обращенном к вам и вашему сыну, его правнуку, в надписях на подаренных книгах и фотографиях. С вашего позволения, некоторые из них мы приведем ниже как послесловие к нашему с вами разговору.
И ответ на вопрос, как отмечался в доме святителя Луки праздник Рождества Христова, сам собой очень ясно сложился в ходе нашей с вами беседы – он отмечался молитвой и делами любви и милосердия.
Мать святителя Луки с внучкой Верой Войно-Ясенецкой, в замужестве Прозоровской
Мать святителя Луки с внучкой Верой Войно-Ясенецкой, в замужестве Прозоровской
– Совершенно верно. И вы, наверное, заметили, каким высоким духовным содержанием наполнены пожелания владыки. Он был человеком высочайшей культуры и бессребреником. Все устремления его были к горнему, и нас он хотел видеть такими же. В одном интервью у меня расспрашивали, какие подарки я получала от владыки. Это всегда были книги, и для меня они бесценны. А в материальном смысле… Мы были сыты, одеты. Чего же еще желать, а тем более просить?..
***
Майя Дмитриевна приносит чай на том самом подносе, на котором подавала чай святителю Луке ее мама. А пьем мы его, как говорит хозяйка, из самых красивых в доме чашек. Их ей подарила милая женщина, наша общая знакомая, которую, как выясняется, мы обе искренне любим, – Татьяна Андреевна Шевченко, председатель Общества православных врачей Крыма имени святителя Луки. Мир тесен и накануне Рождества Христова как-то особенно уютен и домашен. Об Обществе же имени святителя Луки нам обеим известно, что вместе с сестрами милосердия Свято-Троицкого монастыря под началом игумении Евсевии православные врачи изо дня в день и без лишних слов помогают бедным, больным и обездоленным, а в большие праздники, как некогда мама святителя Луки, снаряжают фургоны с подарками, стараясь, чтобы Христов праздник озарил своим тихим светом каждую больничную палату, каждую комнату, где живут старики и сироты.
Слова же святителя Луки, которые приводятся ниже, пусть станут благословением и наставлением и для всех нас.
Надпись на книге Данте Алигьери «Божественная комедия»:
«Внучке моей Марусе, которую люблю за доброе и чистое сердце, в день двадцатилетия ее юной жизни, во благословение на долгую и угодную Богу жизнь.
Архиепископ Лука
7.V.1950»
Портрет старшего брата святителя Луки Владимира Феликсовича Войно-Ясенецкого, написанный самим Святителем
Портрет старшего брата святителя Луки Владимира Феликсовича Войно-Ясенецкого, написанный самим Святителем
Надпись на книге Глеба Успенского «Нравы Растеряевой улицы»:
«Внучке моей Марусе в 21-й год рождения.
Читай, милая Маруся, об этих бедных людях, стоящих на низкой ступени человеческого достоинства, и жалей их. А сама стремись к тому высшему достоинству, к которому призывал нас Христос великим словом: “Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный”.
Чистотой, кротостью и любовью да сияет твое сердце пред людьми.
Архиепископ Лука
7 мая 1951 года».
На обороте фотографии архиепископа Луки 1951 года:
«Милой моей внучке Марусе, образу благонравия, серьезности и чистоты, в день ее ангела 1/14 апреля 1951 г.
Архиепископ Лука».
«Правнуку моему Володе (пока еще “Чижику”) в первую годовщину его жизни в напутствие на долгую и добрую жизнь по заповедям Христовым.
Архиепископ Лука.
1 марта 1956 года».
С Майей Прозоровской беседовала Наталья Сагань
13 января 2011 г.
Ирина[Цитировать]
Мать святителя Луки с внучкой Верой Войно-Ясенецкой, в замужестве Прозоровской
Ирина[Цитировать]
Портрет старшего брата святителя Луки Владимира Феликсовича Войно-Ясенецкого, написанный самим Святителем
Ирина[Цитировать]
В Алуште. Сидят: Вера Владимировна Прозоровская, святитель Лука с правнучкой Ириной на коленях, дочь святителя Елена. Стоят: личный секретарь святителя Луки Евгения Павловна Лейкфельд, Майя Прозоровская, внучка святителя Луки Анна (дочь Елены). 1950 г.
Ирина[Цитировать]
Майя Дмитриевна Прозоровская и митрополит Симферопольский и Крымский Лазарь
Ирина[Цитировать]
В журнале «Москва» за 2012 г. «Святитель Лука (Войно-Ясенецкий) как богослов-апологет».
http://www.moskvam.ru/publications/publication_139.html
Виолетта Лаврова[Цитировать]
Ирина[Цитировать]
http://svrt.ru/lib/savel-2014/mager.pdf
Ирина[Цитировать]
Внучка профессора Войно-Ясенецкого: «В 1946 году дедушка пожертвовал 130 тысяч рублей детям-сиротам войны»СУДЬБА
Внучка профессора Войно-Ясенецкого: «В 1946 году дедушка пожертвовал 130 тысяч рублей детям-сиротам войны»
Елена ОЗЕРЯН, «ФАКТЫ» (Симферополь)
26.12.2013
В Симферополе состоялась презентация художественного фильма «Лука» о выдающемся враче и священнике Войно-Ясенецком, причисленном церковью к лику святых
В миру архиепископа Луку звали Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий. Он был доктором медицины, выдающимся хирургом, лауреатом Сталинской премии, духовным писателем. Но став жертвой политических репрессий, в общей сложности провел в тюрьмах и ссылках 11 лет. И за все это время ни разу не отказался от своих убеждений. «Я всегда был прогрессистом, очень далеким не только от черносотенства и монархизма, но и консерватизма. К фашизму отношусь особенно отрицательно. Чистые идеи коммунизма и социализма — близки к евангельскому учению, были всегда мне родственными и дорогими. Но методов революционного действия я, как христианин, никогда не разделял. А революция ужаснула меня жесткостью этих методов», — писал он.
Будучи врачом от Бога, Валентин Феликсович исцелял самых тяжелых больных. Даже в ссылках он продолжал лечить людей и занимался научной деятельностью. А еще был бесстрашным человеком. В годы оголтелого атеизма в рясе и с крестом читал лекции студентам университета. В его операционной висела икона, и он никому не позволял ее снимать. Однажды на допросе чекист Петерс, выступавший обвинителем на революционном суде, спросил врача: «Скажите, поп и профессор, как это вы ночью молитесь, а днем людей режете?» На что Войно-Ясенецкий ответил: «Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете людей вы, гражданин обвинитель?»
«Во время работы над фильмом произошло немало чудес»
…Осенью 1943 года Валентин Войно-Ясенецкий издал монографию «Очерки гнойной хирургии», которая приобрела мировую известность. В то время доктор возглавлял главную операционную в Институте неотложной помощи Ташкента. Он мечтал об основании института гнойной хирургии, чтобы передать громадный врачебный опыт. Вскоре на Памире во время альпинистского похода тяжело заболел бывший личный секретарь Ленина Николай Горбунов. Из Москвы о здоровье больного лично запрашивал нарком иностранных дел Вячеслав Молотов. Для спасения Горбунова в Сталинабад (ныне Душанбе) был вызван Войно-Ясенецкий. После успешной операции Валентину Феликсовичу было предложено возглавить Сталинабадский научно-исследовательский институт. Он ответил, что согласится только в случае восстановления городского храма. Хирургу отказали…
Валентин Феликсович тяжело пережил кончину свой супруги — сестры милосердия Анны Васильевны Ланской. Но его религиозные взгляды лишь укрепились. Как-то на правительственном приеме Сталин спросил Войно-Ясенецкого: «Ну, что, хирург, ты много операций сделал, а видел ли ты когда-нибудь человеческую душу?» — «Мне много раз приходилось делать операции на голове и вскрывать черепную коробку, но я никогда не видел ума. А мы знаем, что ум существует», — ответил священник.
На днях в Симферополе прошла презентация биографического фильма «Лука». Работа над картиной заняла четыре года. За это время, по словам создателей киноленты, произошло немало чудес.
— В ходе работы над проектом исцелились люди, которые долго болели, — рассказывает генеральный продюсер фильма Олег Сытник. — Происходили мистические истории. И это объединяло наш коллектив.
Сейчас паломники, приезжающие в Симферополь из разных стран, выстраиваются в очередь к раке с мощами святителя Луки, которые находятся в Свято-Троицком храме Симферополя. Ему молятся об исцелении и перед операциями…
На показе фильма присутствовала родственница Войно-Ясенецкого 83-летняя крымчанка Майя Прозоровская. Мама Майи Дмитриевны Вера Прозоровская (родная племянница Войно-Ясенецкого) 15 лет заботилась о быте хирурга, имевшего сан архиепископа.
— Помню, как в 1946 году (мне было 16 лет) мы с мамой впервые приехали к нему в Симферополь, на улицу Госпитальную (сейчас Курчатова) и вошли в, условно говоря, кабинет владыки, — рассказывает «ФАКТАМ» Майя Прозоровская (на фото). — Комната эта служила еще и столовой, и приемной. Вторая комната — крошечная спальня, в которой стояла железная кровать, фанерные шкаф, тумбочка и умывальник в углу. Очевидно, перед этим дедушка сидел за письменным столом. А когда мы с мамой пришли, поднялся. Он стоял спиной к окну, освещаемый лучами заходящего солнца. И такое было впечатление, что вокруг него — лучистый нимб. Он был в белом подряснике. Светлые волосы, белая борода. Стоял такой статный, величественный…
— Вы приезжали к владыке в гости?
— Нет, мы перебрались к нему жить из Полтавской области. В письме к моей маме дедушка сообщил: «Дорогая Вера! Я получил перевод в Симферополь. Весь Крым — моя епархия». И пригласил нас к себе. Мама посвятила ему жизнь. Полностью взяла на себя организацию его быта. Была и служанкой, и экономкой, и кухаркой, и медсестрой — по вечерам делала уколы, так как он страдал сахарным диабетом. Владыка жил в жэковском многоквартирном доме (сейчас на нем висит мемориальная доска). Туалет, вода — на улице. Уже потом мама добилась, чтобы обустроили канализацию, водопровод, сделали дровяную колонку, ванну. Я помогала маме. Мы жили с дедушкой в его доме 15 лет.
— Что особенно запомнилось вам за это время?
— Я не переставала удивляться работоспособности владыки. Он ни минуты не проводил в праздности. Утром направлялся в Свято-Троицкий собор, где совершал богослужение и читал проповедь. Затем — скромный завтрак, прием священнослужителей, решение многочисленных церковных дел. После — молитва в течение часа, просмотр прессы. На дверях его квартиры висела табличка: «Прием больных каждый день, с четырех до пяти, кроме субботы и воскресенья. Для всех бесплатный». Его рабочий день заканчивался после десяти вечера молитвой перед сном. На престольные праздники владыка выезжал в другие города Крыма, где в местных храмах совершал богослужения и проповедовал. Такая нагрузка не каждому молодому человеку по силам, а дедушка тогда разменял уже восьмой десяток.
Мало кто знает, что сложнейшие хирургические вмешательства Войно-Ясенецкий проводил, видя только одним глазом. Еще до войны ему сделали операцию на глазу. Однако, получив известие о том, что сын попал в железнодорожную катастрофу, врач прямо с больничной койки поехал к нему. И глаз потерял. В последние годы за архиепископа читала и писала его личный секретарь Евгения Павловна Лейкфельд.
Каждое лето моя мама снимала для владыки две маленькие комнаты в небольшом домике у слепого старичка Захара в Алуште. Во дворике под деревьями был навес и стол, за которым дедушка проводил целые дни. Принимал больных, которые находили его и на отдыхе, а по субботам и воскресеньям ездил в церковь.
— Скажите, а как сложилась судьба его детей?
— У дедушки было трое сыновей — Михаил, Валентин, Алексей — и дочь Елена. Все четверо стали известными врачами, докторами наук, с которыми он на равных общался, до конца своих дней интересуясь новинками в медицине. Каждое лето дети приезжали к нему на дачу в Алушту. По вечерам мы все собирались, и владыка диктовал секретарю свои мемуары (они сейчас опубликованы в книге «Я полюбил страдания»). А мы, затаив дыхание, слушали рассказы о его скитаниях по ссылкам и тюрьмам. О перенесенных пытках. Об изнурительных допросах, которые «конвейером» проводили сменявшие друг друга следователи, и он был лишен сна на две недели. Рассказывал о том, как отказывался сознаваться в выдуманных обвинениях, после чего объявил 18-дневную голодовку. И как его на сутки помещали в деревянный ящик, в котором можно было только стоять. А когда заключенный терял сознание, его вели на очередной допрос, требуя отказа от веры, признания в том, что он — немецкий шпион. И что характерно: о пережитых ужасах дедушка говорил совершенно спокойно, без злости и ненависти.
«В голодном 1946-м в доме владыки кормили стариков и детей»
— Живя в Алуште, Валентин Феликсович часто бывал на море?
— Он очень любил море, — говорит Майя Дмитриевна. — Хорошо плавал. Но со временем стал ограничиваться лишь прогулками вдоль берега. Когда сильно штормило, дедушка предлагал мне: «Пойдем посмотрим на волны». И мы с ним шли к морю. Он — в светлом подряснике, с посохом, я рядышком. Отдыхающие, видя нас, шарахались от священника — в середине 1950-х все считали себя атеистами.
— Как владыка реагировал на такую реакцию людей?
— Он ни на кого не смотрел, был весь в своих мыслях. Ездили мы с ним и на Симферопольское водохранилище, в район села Лозовое. Там была красивая излучина. Дедушка очень любил природу, цветы. Но не пышные букеты, а скромные ландыши, анютины глазки. А еще он очень трепетно относился к детям, давал им ласковые прозвища. Внучатого племянника Юру называл «комариком». А моего сына-малыша «чижиком» и, улыбаясь, добавлял: «Самый главный пришел». Он заразительно смеялся, особенно если слышал смешную историю о детях или животных.
— Но судя по фотографиям, архиепископ Лука был суровым человеком.
— Нет, он был светлым, добрым, располагающим к себе. К нам домой часто приходили известные в Крыму люди — врачи, музыканты. Его дом был открыт для всех. Помню, как в голодном 1946-м мы с мамой, по благословению владыки, варили огромную кастрюлю каши, заправляли ее постным маслом и кормили детей и стариков, которые с раннего утра занимали очередь. А получив Сталинскую премию за книгу «Очерки гнойной хирургии», владыка пожертвовал на детей-сирот войны 130 тысяч рублей. Каждый месяц дедушка отправлял десятки денежных переводов всем, кто обращался к нему за помощью. Доходило до курьезов. Однажды он получил письмо из Узбекистана, в котором женщина просила прислать ей… нитки для вышивания, «так как в Ташкенте нет хороших».
22 ноября 1995 года Валентин Войно-Ясенецкий был канонизирован православной церковью в сонме новомучеников и исповедников. Его мощи перенесли в Свято-Троицкий собор Симферополя. По иронии судьбы, лишь спустя пять лет — в апреле 2000 года — гражданин Войно-Ясенецкий Валентин Феликсович был полностью реабилитирован.
А скончался преосвященный Лука 11 июня 1961 года (в День всех святых, в земле Российской просиявших). Этот год был ознаменован первым полетом человека в космос и… ужесточением гонений на церковь. Секретарь архиепископа Евгения Лейкфельд вспоминала: «Панихиды следовали одна за другой, дом до отказа наполнился народом… Сменяли друг друга священники, а люди все шли и шли непрерывной вереницей поклониться владыке. Были приехавшие из разных далеких мест: из Мелитополя, Геническа, Херсона. Поток стихал часа на четыре, а затем снова одни люди сменялись другими, снова лились тихие слезы… И тут же вспоминали о том, что сказал владыка, как вылечил, как утешил… По всему городу, по всему Крыму говорили о кончине архиепископа. Передавали подробности о строгой его жизни, о добрых его делах, о высоких нравственных требованиях его к верующим и духовенству.
Загадочная и противоречивая судьба мученика и героя вызывала почтительные толки. Даже люди, далекие от церкви, понимали: ушла из жизни личность незаурядная. Понимали это и в Крымском обкоме партии, и в областном управлении КГБ, и в облисполкоме. Понимали и нервничали. Там всегда нервничают, когда где-то возникает неконтролируемое, сверху несанкционированное общественное мнение. Это не значит, что люди в обкоме и облисполкоме лишены эмоций, глупы или бесчувственны. Понимают: народ может гневаться, радоваться, печалиться. Плохи не сами эмоции, опасен самотек. Общественные чувства следует предварительно согласовать с Москвой. А тут — отсебятина какая-то. Отсебятины терпеть нельзя, с отсебятиной надо бороться».
«Как только отец умер, меня и брата Алексея пригласили в горисполком, — вспоминал сын владыки Михаил Войно-Ясенецкий. — Нам объяснили, что везти тело по главной улице Симферополя никак нельзя. Хотя путь от собора по главной магистрали близок, но похоронная процессия затруднит городское движение. Поэтому маршрут для нее проложили по окраинным улицам. Руководство города не пожалело автобусов — предложили тридцать машин! Только бы не возникло пешей процессии, только бы мы поскорее доставили отца на кладбище. Мы согласились, и не наша вина, что вышло все иначе».
Чиновникам так и не удалось остановить душевный порыв людей и многотысячную процессию…
Ирина[Цитировать]
«…И сегодня православным читателям хорошо известны слова святителя Луки о Сталине: «Сталин сохранил Россию. Он показал, что значит Россия для всего остального мира, и поэтому я как православный христианин и русский патриот низко кланяюсь Сталину».
Почему святитель произнес эти слова? Потому, что он увидел в Сталине человека, продолжающего великое русское дело, потому что он увидел в советском периоде продолжение русской истории.
Истинный подвиг и ясная позиция святителя Луки противостоят сомнительному подвигу и мутной позиции писателя Солженицына.
Как всегда наша либеральная интеллигенция сделала выбор в пользу предательской власовской позиции и попыталась навязать этот выбор всему российскому обществу. Но воссиял с высоты крымских гор новый светильник Русской Православной Церкви святитель Лука, и власовцы всех мастей начали суетливо и испуганно заползать в свои мрачные норы. Правда, они периодически выскакивают из этих нор, чтобы издать свой антисоветский визг и свист, но с каждым разом мы наблюдаем как нарастает растерянность в их злобных и нечестных зрачках. Не проходит в России русофобская десталинизация и не пройдет, потому что на ее пути непоколебимо высится фигура святителя Луки Крымского….»
http://ruskline.ru/news_rl/2011/06/11/krymskij_svetilnik/
Ящеров[Цитировать]
Высказывания святителя Луки:
«Сталин сохранил Россию. Он показал, что значит Россия для всего остального мира. И потому я как православный христианин и русский патриот низко кланяюсь товарищу Сталину».
О коммунизме, Советском государстве и его достижениях, 1939 год:
«Я всегда был прогрессистом, очень далёким не только от черносотенства и монархизма, но и от консерватизма; к фашизму отношусь особенно отрицательно. Чистые идеи коммунизма и социализма, близкие к Евангельскому учению, мне были всегда родственными и дорогими; но методов революционного действия я, как христианин, никогда не разделял, а революция ужаснула меня жестокостью этих методов. Однако я давно примирился с нею, и мне весьма дороги её колоссальные достижения; особенно это относится к огромному подъёму науки и здравоохранения, к мирной внешней политике Советской власти и к мощи Красной Армии, охранительницы мира. Из всех систем государственного устройства Советский строй я считаю, без всякого сомнения, совершеннейшим и справедливым. Формы государственного строя США, Франции, Англии, Швейцарии я считаю наиболее удовлетворительными из буржуазных систем. Признать себя контрреволюционером я могу лишь в той мере, в какой это вытекает из факта заповеди Евангелия, активным же контрреволюционером я никогда не был…»
http://www.ecogazeta.ru/archives/10209
Ящеров[Цитировать]
http://volistob.ru/post/istochnikovedcheskoe-svyatitel-luka-i-stalin
Ирина[Цитировать]
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Александр Геннадьевич Кравецкий
18.11.2015
Источниковедческое. Святитель Лука и Сталин
Увидев в Сети портрет архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) с приписанной ему цитатой -«Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для мира. Поэтому я, как православный христианин и русский патриот, низко кланяюсь Сталину» — я сначала не удивился. Просоветские проповеди святителя Луки известны, а одна из них – «К миру призвал нас Господь» (ЖМП 1948. № 1. С. 61-64) – получила в свое время резкую отповедь в парижской «Русской мысли» (Н.Крюков-Ангорский. «Но избави нас от лукаваго». Открытое письмо Луке, архиепископу Симферопольскому и Крымскому / РМ № 64 (2 июля 1948). С. 3). Тем не менее я решил посмотреть, где и в какой связи святитель Лука упоминает Сталина.
Результаты поисков оказались совершенно неожиданными.
1. Список проповедей владыки Луки, опубликованных в Журнале Московской патриархии, известен. Журнал оцифрован http://archive.jmp.ru/, и статьи легко посмотреть. При этом выяснилось, что в опубликованных статьях имя Сталина не упомянуто ни разу. Встречается только Сталинская премия, которую святитель Лука получил в 1944 году.
2. В книге «Крымская епархия в документах святителя Луки (Войно-Ясенецкого) и надзирающих органов 1946-1961» (Симферополь, 2015) приведен отчет уполномоченного по делам РПЦ, в котором, в частности, сообщается о праздновании 70-летия со дня рождения Сталина. По всем храмам, естественно, был молебен и многолетие. Далее цитата: «Сам же Лука в этот день служил в кафедральном соборе и в конце службы сказал проповедь патриотического содержания о том, что наше правительство борется за мир, однако в проповеди имени вождя не касался» (с. 537). То есть уполномоченный специально подчеркивает, что в своей проповеди архиерей не упомянул юбиляра, хотя это от него ожидалось.
3) В той же книге приведена справка о беседе уполномоченного со святителем Лукой (26.01.1960). «В беседе со мной архиепископ Лука интересовался вопросом поездки Н.С.Хрущева в Америку и сказал: «Хрущев сделал больше, чем Сталин за всю жизнь и он искренне рад его успехам»» (с. 1121).
Эти факты позволяют усомниться в том, что данное высказывание действительно принадлежит святителю Луке, хотя, как известно, доказывать, что кто-то чего-то не говорил, дело безнадежное. В Сети же эта цитата встречалась во многих местах, но без указания источника. А благодаря доценту кафедры русской литературы Тюменского госуниверситета Александру Медведеву, проследившему более раннюю историю этой цитаты, ее происхождение более или менее прояснилось. Впервые эта цитата встречается в 1995 году в заметке свящ. Дмитрия Дудко: «Теперь я хочу припомнить, как наши Патриархи, особенно Сергий и Алексий, называли Сталина богоданным вождем. К ним присоединялись и другие, допустим, такие как крупный ученый и богослов Архиепископ Лука Войно-Ясенецкий. Кстати, сидевший при Сталине, но это не помешало ему назвать Сталина богоданным. Да, Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для всего мира, в этом нам предстоит еще разобраться. Поэтому я, как православный христианин и русский патриот, низко кланяюсь Сталину» (о. Дмитрий Дудко. Из мыслей священника о Сталине // Сталин: в воспоминаниях современников и документах эпохи / Сост. М. Лобанов. М., 1995. С. 733-734). В 1999 в журнале «Наш современник» в рубрике «К 120-летию со дня рождения И. В. Сталина. “Его личность говорила сама за себя…”: современники о Сталине» эта фраза появляется вновь, но ее автором теперь назван архиепископ Лука: «Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий): “Сталин, — говорил он, — сохранил Россию, показал, что она значит для мира. Поэтому я как православный христианин и русский патриот низко кланяюсь Сталину”» (Наш современник. 1999. №12. С. 188). В этом же номере Дудко пишет: «И я, сидевший при Сталине и Брежневе, как и владыко Лука, готов воскликнуть: “Сталин — богодарованный вождь России”» (свящ. Дмитрий Дудко. Он был верующим // Наш современник. 1999. №12. С. 224). А затем цитата начинает гулять уже вне текстов свящ. Д.Дудко: «И Сергий, и Алексий называли Сталина богоданным вождем. Этого же мнения придерживался и крупный ученый медик и богослов архиепископ Лука — В. Ф. Войно-Ясенецкий, кстати, сидевший в тюрьме до войны. «Сталин, — говорил он,- сохранил Россию, показал, что она значит для мира. Поэтому я как православный христианин и русский патриот низко кланяюсь Сталину»» (Соловьев Б., Суходеев В. Полководец Сталин. М.: Алгоритм, 1999. С. 278).
В сетевых публикациях эта цитата встречается и в качестве авторского текста свящ. Д.Дудко: «Давайте, наконец, хотя бы разберемся вот в чем. Если б победил Троцкий с его перманентной революцией, мы бы уже давно оказались на самом деле, а не по названию, как при Сталине, винтиками. Все бы были трудовой армией для каких-то темных сил. Но именно Сталин доказал практически, что социализм можно построить в одной стране и — сохранил Россию. Да, Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для всего мира, в этом нам предстоит еще разобраться. Поэтому я, как православный христианин и русский патриот, низко кланяюсь Сталину.»
Так что автором этого высказывания является священник Д.Дудко, а святителю Луке ее авторство было приписано в 1999 году. Напомню, что в том же номере «Нашего современника» напечатана статья свящ. Дмитрия Дудко. «Он был верующим», где приведены две подложных выписки из протоколов Политбюро 1933 и 1939, где Сталин предстает борцом с ленинской антирелигиозной политикой и защитником верующих.
За годы, прошедшие после первой публикации, приписанная святителю Луке фраза была перепечатана множество раз. К моменту открытия в Манеже выставки «Православная Русь» эта цитата стала общим местом, и устроители выставки воспроизвели ее в качестве такового. Так что их можно (и нужно) обвинять в непрофессионализме, а не в сознательном искажении истории. Что более гуманно.
Ирина[Цитировать]
Ирина[Цитировать]
Николай Николаевич Сидоренко, внук и келейник Святителя Луки.
Дедушка пригласил нас в Симферополь в 1946 году. Сейчас, когда я уже постарел, представляю, какой это был подвиг: жить в тесноте с малыми детьми. Мне в то время было 10 лет, моему брату — 6 лет и двоюродной сестре — 8. Мы и шумели, и баловались частенько. А дедушка все это сносил. Потом семья еще больше разрослась, съехались родственники, почти каждое лето навещали сыновья дедушки и его дочь с внуками. И при таком многолюдстве дедушка не переставал трудиться до последнего дня. Он диктовал свои воспоминания, тщательно составлял проповеди, писал книгу «Очерки региональной анестезии», старался быть в курсе и новейших достижений медицины, и политических событий в мире.
Я был келейником Владыки ровно 15 лет. Видел его жизнь изо дня в день. До сих пор поражаюсь величию, спокойствию и непоколебимости его веры. Он был гениальным врачом и диагностом: ему было достаточно лишь прикоснуться к больному месту, чтобы поставить диагноз. Он лечил знаменитых людей, был лауреатом Сталинской премии за книгу «Очерки гнойной хирургии» — и перед ним открывалась блестящая научная карьера. Но главным стало служение Богу.
Впечатление, как служил Владыка Лука, осталось на всю жизнь… Это было предстояние перед Господом. Каждое слово он произносил ясно, чтобы запало вглубь. Особенно вдохновенно читал Великий покаянный канон Андрея Критского. Библию читал каждый день, старался и нас приучить к ежедневному общению со словом Божиим. Его рассказы из Священной истории звучали проникновенно, библейские события он переживал, как свою собственную жизнь.
Пока он был зрячим, старался служить литургию каждый день, даже если только две-три старушки пришли в храм. Продолжал служить и когда уже совсем ослеп. Меня поражал этот подвиг Владыки: ведь не только слепота отягчала его, но и диабет, от которого у него была страшная слабость, так что даже вся одежда Владыки была мокрой, при этом еще больные ноги из-за сильнейшего тромбофлебита и подагры. Перед службой приходилось перебинтовывать ноги. Но он никогда не сокращал службы и дома всегда очень долго молился.
За каждой службой он старался говорить проповедь, к которой долго готовился дома. Диктовал секретарю, Евгении Павловне, потом она прочитывала написанное, он еще раз правил. Проповедь говорил даже при пустом храме. Иногда стоишь, слушаешь его глубочайшие слова, и даже обидно за дедушку становится. Но на праздники, конечно, народа много собиралось. На всенощной, несмотря на немощь, Владыка всегда сам помазывал святым елеем прихожан, делал это неспешно, четко выговаривая над каждым: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа».
Слепой и немощный, Владыка Лука до самой кончины управлял епархией, был в курсе всех дел, выслушивал доклады, разбирал все сам, выносил резолюции, если мог, посещал отдаленные приходы. Многих людей Владыка Лука привлек в церковь, особенно интеллигенцию, врачей. Ведь он и вне храма много общался с людьми, собирал у себя врачей постоянно. В архиерейском доме, когда Владыка был здоров, висела табличка о приеме больных.
Вообще дедушка жил по строгому расписанию, старался ни одной минуты не терять: все было рассчитано по часам — подъем, молитва, работа. Когда мы приехали в Симферополь, он работал над книгой «Дух, душа и тело». На столе фотографии сыновей, к ним мысленно он обращал доказательства бытия Божия. Глубокой сердечной болью Владыки Луки было то, что его дети, крупные ученые, умные люди — и выросли неверующими. Ведь их детство и юность он провел в лагерях и ссылках.
Самой большой болью было для Владыки повсеместное закрытие храмов в епархии. В его кабинете висела карта Крыма, где крестиками были помечены все действующие храмы. Горько было снимать эти крестики с карты.
Еще помню, как дедушка часто вздыхал: «Всю ночь не спал — думал, как это уполномоченный может распоряжаться, где какому священнику служить?» На каждом шагу чувствовалось, как бесправна наша Церковь.
С детства меня удивляло в дедушке то, что он никогда не подавал вида, как ему трудно или плохо, никогда не раздражался, а был всегда ровен и спокоен с людьми. Приведу пример. Дедушка был страстным купальщиком. В 80 лет, совершенно слепой, он каждый день с июня по сентябрь дважды в день ходил купаться на море, даже холодная вода его не страшила. Однажды во время такого заплыва его сбило большой волной, я пытался его поднять, но ничего не получалось. А он мне спокойно так сказал: «Коля, встань впереди меня и подай мне руку». Я так сделал, и мы благополучно выбрались на берег.
Во всех трудных обстоятельствах я запомнил его величественным, красивым и всегда спокойным. Идем мы с ним по улице, он в подряснике, все ему кланяются, а он меня предупредил: «Когда со мной кто-то будет здороваться, ты меня легонько толкни, чтобы я ответил».
Дедушка очень любил людей и заботился о многих. Каждый день на почту я относил пачку переводов — он посылал «копеечку» людям, с которыми его свел Господь на разных местах его служения. Он всегда прежде всего думал о других людях.
Я был с ним в его последние дни. Всю неделю он лежал с высокой температурой, но не жаловался, а только говорил: «Вот, я тебе спать не даю». Дедушка благословил меня редкой иконой, выполненной на шелке, — «Христос, несущий крест на Голгофу». Передал мне свою Библию, заповедал читать каждый день. Сохранились редкие семейные фотографии. Когда я смотрю на них, возвращаюсь в ту замечательную жизнь, которая прошла под кровом Владыки. У меня на стене висит икона свт. Луки, архиепископа Крымского и Симферопольского. Есть акафист ему и молитвы, которые я стараюсь читать. Но все-таки, как в детстве, по-прежнему называю его дедушкой. До сих пор мне частенько снится, что я веду его под руку и боюсь, чтобы он только не споткнулся, только бы не упал. А когда хочу по-особому вспомнить дедушку, я открываю подаренную им Библию, которую он каждый день держал в руках, смотрю на его пометки, вчитываюсь в те строчки, которые он сам подчеркивал. И Владыка вновь говорит со мной из открывшейся вдруг глубины вечности.
Ирина[Цитировать]
http://sv-luka.orthodoxy.ru/view_stati.php?id=7
Ирина[Цитировать]
С.Варшавский, И.Змойро
Журнал “Звезда Востока”, № 4, 1989 г.:
http://sv-luka.orthodoxy.ru/view_biblioteka.php?id=1
Ирина[Цитировать]
С.Варшавский, И.Змойро
Журнал “Звезда Востока”, № 4, 1989 г.:
Войно-Ясенецкий: две грани одной судьбы
В. Ф. Войно-Ясенецкий – профессор Ташкентского медицинского института и… архиепископ; один из немногих, чей бронзовый бюст был прижизненно установлен в галерее выдающихся хирургов нашей страны в Институте неотложной помощи им. Склифосовского в г.Москве, и… видный церковный деятель, занесенный в списки высшего духовенства русской православной церкви; автор “Очерков гнойной хирургии”, удостоенных первой послевоенной Государственной премии СССР в 1946 году, и… религиозного трактата “Дух пророка Самуила”; врач, блестяще знающий анатомию человеческого тела, и священнослужитель, верящий, что в сердце помещается душа, — достаточно много неординарного и противоречивого сосуществовало в мировоззрении и жизнедеятельности Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого.
Как в этом человеке могло совмещаться казалось бы несовместимое?
В первых числах апреля 1917 года в Ташкент из России вместе с семьей прибыл доктор медицины В.Ф.Войно-Ясенецкий, приглашенный на должность главного врача и заведующего хирургическим отделением городской больницы.
После неяркой природы средней полосы России Ташкент поражал обилием сочных красок в цветниках, садах и на улицах. Жена Валентина Феликсовича —Анна Васильевна, страдающая туберкулезом легких, как-то сразу повеселела — от свежего весеннего воздуха стало легче дышать, и появилась надежда на улучшение здоровья.
Больничный персонал приветливо встретил Войно-Ясенецкого. Обосновались в большом шестикомнатном доме на территории больницы, специально предназначенном для главного врача.
После отдыха, к вечеру, Войно-Ясенецкие решили посмотреть город и, в первую очередь, восточный базар.
Рядом с базаром шумели оживленные улицы, по которым непрерывно сновали люди — мужчины в халатах, чалмах, тюбетейках, лисьих малахаях, женщины в черно-сером одеянии, и такого же цвета покрывала на лицах, многие с ношей на голове; заунывно скрипели арбы с огромными колесами, важно вышагивали караваны верблюдов… Дальше начинались торговые ряды огромного базара. Войно-Ясенецкие были поражены обилием и пестротой красок. Изумляли дары узбекской земли, сохранившиеся от урожая прошлого года: яркие сочно-красные зерна гранатов, будто только сейчас сорванные с деревьев яблоки, подвешенные к потолку лавок коричнево-зеленоватые, с густой сетью серых прожилок дыни с неповторимым ароматом.
Вдруг прозвучал громкий напевный голос со стороны мечети, и, словно по мановению волшебной палочки, наступила тишина. Все мужчины от мала до велика, подстелив небольшие коврики, стали на колени. Началась молитва…
Религиозность местного населения произвела большое впечатление на Валентина Феликсовича, понравилось ему и сразу бросившееся в глаза уважительное отношение местных жителей друг к другу, особенно ребятишек к старшим, когда они обязательным “Салам алейкум” приветствовали каждого, даже незнакомого человека, появившегося на улице…
На другой день Валентин Феликсович проснулся рано… В открытое окно врывались опьяняющие запахи раннего весеннего утра и негромкое воркование горлинок. Анна Васильевна еще спала. В эту первую ташкентскую ночь впервые за многие дни снотворное не понадобилось. Чтобы не прервать беспокойный сон жены, он осторожно встал, перекусил остатком вчерашнего ужина и вышел во двор. Несмотря на раннее утро, было тепло, в высоком прозрачном небе медленно плыли облака, легко дышалось воздухом, насыщенным ароматом цветущих растений, тихо журчала вода в арыке. Войно-Ясенецкий стал с интересом наблюдать, как садовник-узбек аккуратно и неторопливо подстригал в очень ровную линию разросшиеся верхушки каких-то кустарников. “В Переяславле в это время еще холодно, сыро, дождливо”, — пронеслось в голове. Посмотрел на часы — настало время обхода — первого обхода больницы.
Терапевтическим отделением заведовал молодой, популярный уже в те годы терапевт Моисей Ильич Слоним — будущий профессор Ташкентского медицинского института. В отделении преобладали больные малярией, спру, колитами, различными заболеваниями печени, лейшманиозом — специфическими болезнями Средней Азии. В хирургическом отделении новый главный врач также обратил внимание на болезни, с которыми в своей практике еще не встречался. Его заинтересовали больные номой, или “водяным раком” лица, риштой, пендинской язвой. Много было больных с огромными зобами и детей с ожогами.
В.Ф,Войно-Ясенецкий. Ташкент. 1936
На вопрос, почему так много детей с ожогами, доктор Ротенберг ответил, что в зимнюю пору для отопления помещения коренные жители пользуются сандалом, иначе говоря, горшком с горящими угольями, который помещается в углублении под столом на низких ножках; вокруг располагается семья. Обувь обычно снимается, а нижняя часть тела покрывается небольшим стеганым одеялом — курпачой; ноги помещаются ближе к сандалу. Нередко при неосторожном движении дети, а иногда и взрослые получают серьезные ожоги,
Много было больных с различными гнойными заболеваниями. “Богатый материал для продолжения исследований по гнойной хирургии”, — отметил про себя Валентин Феликсович. К концу обхода главному врачу доложили, что доставлен больной с ущемленной грыжей. Войно-Ясенецкий решил оперировать сам по своему методу, заметно снижающему вероятность возникновения тяжелого, часто смертельного, послеоперационного осложнения — воспаления брюшины. Суть метода заключалась в том, что в первую очередь восстанавливается проходимость кишечника, а затем удаляется ущемленный его участок. Многим больным, оперированным Валентином Феликсовичем в земских больницах Ардатова, Романова, Переяславль-Залесского, подобная операция спасла жизнь.
Неожиданно для всех, прежде чем начать операцию, Войно-Ясенецкий перекрестился, перекрестил ассистента, операционную сестру и больного. В последнее время он это делал всегда, вне зависимости от национальности и вероисповедания пациента. Однажды после крестного знамения больной — по национальности татарин — сказал хирургу: “Я ведь мусульманин. Зачем же Вы меня крестите?” Последовал ответ: “Хоть религии разные, а бог один. Под богом все едины”.
Все присутствующие в операционной с восторгом и удивлением следили за быстрыми и ловкими движениями больших рук оператора. Чувствовалась уверенность во всей его работе, от разреза кожи до наложения последних швов.
Вечером того же дня Валентин Феликсович вместе с женой посетили кафедральный собор и познакомились с его настоятелем. С этого дня у них были постоянные места в храме.
Сотрудники хирургического отделения по опубликованным работам знали, что их новый заведующий не только убежденный сторонник регионарной (проводниковой) анестезии, но и автор ряда оригинальных ее методик, в частности — введения обезболивающих лекарственных препаратов непосредственно в нервы для прорыва проводимости болевых сигналов из зоны операции. Просили монографию… но у него остался всего один экземпляр “Регионарной анестезии”, изданный в 1915 году. Из-за очень малого тиража не хватило нужного количества книг даже для посылки в Варшавский университет, чтобы получить присужденную Войно-Ясенецкому за эту работу премию им.Хайнацкого. Валентин Феликсович, крайне нуждавшийся в то время в деньгах, из-за этого так и не получил премию, а она была довольно весомой — 900 рублей золотом.
Читали монографию по очереди… Коллеги были приятно удивлены, когда случайно выяснилось, что все рисунки в книге выполнены самим автором; Валентин Феликсович, оказывается, одновременно с гимназией окончил в Киеве художественное училище.
Вскоре Валентин Феликсович продемонстрировал регионарную анестезию во время ампутации руки. Обезболивание получилось отменным — больной во время операции и некоторое время после нее совершенно не чувствовал боли. Новый метод обезболивания сразу же приобрел многих горячих сторонников.
Это и понятно. Ведь масочный наркоз с момента его появления в 40-е годы XIX века к этому времени не претерпел никаких принципиальных изменений.
Общий наркоз, совершивший революцию в хирургии и позволивший выполнять большие и травматические операции, сам по себе был далеко небезопасным. Техника дачи наркоза была примитивной — на рот и нос больного накладывалась маска из нескольких слоев марли, и хлороформа или эфира попадало в операционную. Особенно много испарений из маски доставалось наркотизатору. В те годы часто шутили: “Наркотизатор уже заснул, а больной еще не спит”.
Только в середине XX века англичанин Макинтош предложил современный эндотрахеальный наркоз с управляемым дыханием, который произвел революцию в анестезиологии и открыл перед хирургией новые большие возможности.
Ирина[Цитировать]
(Продолжение)Валентин Феликсович быстро получил признание как высокоэрудированный врач и блестящий хирург не только медицинской общественности города, но и населения. К нему потянулись толпы больных из Ташкента, окрестных селений и городов обширного Туркестанского края. В оказании медицинской помощи он никому и никогда не отказывал.
Нет органа в человеческом теле, к которому не прикасался бы целебный скальпель Войно-Ясенецкого. Он был окулистом и ларингологом, гинекологом и урологом, стоматологом и нейрохирургом, ортопедом и онкологом, и в каждой отрасли медицины достиг хирургического совершенства. К сожалению, сегодня не все узкие специалисты, работая в несравненно лучших условиях, выполняют в своей области те оперативные вмешательства, которыми владел этот земский врач.
Известное изречение Амбруаза Паре, определяющее обязанности врача; “Иногда — вылечить, часто — облегчить, всегда — успокаивать”, которое Войно-Ясенецкий своей деятельностью несколько изменил: “Всегда стараться вылечить”, стало основным в работе хирурга, и он небезуспешно брался за самые сложные операции у, казалось бы, безнадежных больных.
Но не всегда это возможно… Не всегда удается правильно предсказать исход болезни, а тем более операции, особенно, когда смерть наступает на операционном столе. Трудно передать, что испытывает врач, когда он должен сообщить родственникам о трагедии, разыгравшейся в операционной. Нет, пожалуй, хирурга, который хоть раз в жизни не испытал бы на себе тяжесть такого внезапного, но очень сильного удара.
Вскоре после приезда в Ташкент такая трагедия произошла и у Валентина Феликсовича. Больной была сделана операция по поводу рака молочной железы. Как обычно, он объяснял присутствующим врачам и студентам ход операции и показывал ее анатомические особенности вплоть до мелочей: сколько венозных веточек и каких вен пересечено, необычное расположение сосудов и т.д. Профессор, желая продемонстрировать врачам, что полностью удалены все лимфатические железы над ключицей, провел над ней пальцем. Внезапно послышался свист, и больная мгновенно скончалась. Свист — звук быстро всосавшегося воздуха в крупную вену, где всегда имеется отрицательное давление по отношению к атмосферному. Смерть наступила от закупорки полостей сердца воздухом — воздушной эмболии. Видимо, небольшое незамеченное повреждение вены было прикрыто жиром или сгустком крови до случайного и рокового обнажения дефекта пальцем.
Войно-Ясенецкий очень тяжело переживал эту неожиданную смерть. Казалось бы, ему, глубоко религиозному человеку, легче всего было бы сослаться на волю божью, когда исход операции был предопределен свыше, и этим успокоить себя. Но нравственные позиции Валентина Феликсовича выступали против этого: во всех научных трудах он подчеркивает, что исход болезни в огромной мере зависит от знаний и искусства врача. Поэтому со всеми своими неудачами, трагическими случаями, неожиданными трудностями, встретившимися во время операции, он старался ознакомить врачей, чтобы таких ситуаций было как можно меньше.
Перемена климата, хорошее питание, обилие овощей и фруктов, особенно виноградолечение, рекомендованное доктором М.И.Слонимом, временно улучшили состояние здоровья Анны Васильевны. Это позволило Валентину Феликсовичу отдаться целиком любимому делу. Помимо забот главного врача, интенсивной хирургической деятельности, он много работал в морге, изучая пути распространения гнойных процессов, а на церковь уже не оставалось времени, и посещения ее в 1917-1918 годах были редкими.
После октябрьских боев в 1917 году на улицах Ташкента в хирургическое отделение городской больницы поступило много раненых. Оперировать пришлось и днем и ночью. Советскую власть Войно-Ясенецкий воспринял как отвечающую народным интересам; декрет о мире вызвал полное его одобрение.
В медицинских кругах города оживленно обсуждались перспективы развития медицины в Средней Азии. В первую очередь и срочно нужно было решать вопрос о кадрах. Ведь на весь необъятный Туркестанский край было всего 250 врачей, включая бывших военнопленных — венгров, чехов, австрийцев. Только теперь стало возможным открыть по предложению врачей-энтузиастов И.И.Орлова, Г.И.Бровермана, Л.В.Ошанина, М.И.Слонима, А.Д.Грекова Высшую краевую медицинскую школу. Однако организация этой школы затягивалась из-за отсутствия соответствующей базы и трудностей военного времени. Период конца 1918 и начала 1919 года был наиболее тяжелым для Советской власти в Туркестане. К этому времени железнодорожный путь через Оренбург находился в руках белоказаков, хлеб из района Актюбинска не поступал.
Стал острым продовольственный вопрос. Войска снабжаются в первую очередь, бойцы получают полфунта хлеба и четвертинку из смеси овса, кукурузы и пшена. В Ташкенте начался голод. Плохое питание в первую очередь отразилось на здоровье Анны Васильевны — она стала медленно угасать, и даже “усиленное питание” — паек, выхлопотанный ей доктором Слонимом, — не помогло. В октябре 1919 года в возрасте 38 лет Анна Васильевна скончалась. Валентин Феликсович тяжело переживал кончину своей верной подруги, считая, что эта смерть была угодна богу.
Заботу о детях Войно-Ясенецкого взяла на себя его операционная сестра Софья Сергеевна Велецкая, тоже недавно овдовевшая, которую он поселил в отдельной комнате своего дома.
Выросший в религиозной семье киевского аптекаря, где основными нравственными критериями были человеколюбие, милосердие, подвижничество, постоянно ищущий свое место в жизни, Валентин Феликсович еще в молодости метался между юриспруденцией, живописью, а в зрелые годы — медициной и религией, нередко попадая из-за этого в сложные жизненные ситуации. Как образно и метко отметила писательница И.Грекова: “Линия религиозная у Войно-Ясенецкого тянулась всю жизнь, зародившись еще в юношестве, тянулась, не прерываясь, а лишь истончаясь и уходя на долгие годы в глубину души”.1
В середине 1919 года банды атамана Дутова под Оренбургом были разгромлены, блокада Туркестанской республики разорвана, и сразу улучшилось продовольственное положение в Ташкенте. 15 августа 1919 года наконец открывается Высшая краевая медицинская школа, в которой начал преподавать анатомию доктор медицины Войно-Ясенецкий. Символично, что под школу было отведено помещение кафешантана “Буфф”.
В организованном по декрету В.И.Ленина в мае 1920 года Туркестанском Государственном университете открывается медицинский факультет на базе Высшей медицинской школы. Возглавила медицинский факультет большая группа профессоров и преподавателей из Москвы и Петрограда, направленная в Ташкент и прибывшая туда специальным поездом 19 февраля 1919 года. Сотрудниками факультета стали и преподаватели медицинской школы. Доктор медицины Войно-Ясенецкий был утвержден заведующим кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии.
Нагрузка заметно прибавилась. Валентин Феликсович с увлечением читал лекции, вел практические занятия. Все дни недели были загружены до предела, но в воскресенье он оставался один на один с самим собой, со своими невеселыми мыслями о рано потерянной любимой жене, и его тянуло в церковь, к которой он все больше и больше привязывался. Этому способствовало и другое…
Он никак не мог понять, почему новая власть много делает для простых людей — развивает здравоохранение, заботится о просвещении, помогает бедным, и в то же время… выступает против религии, в основе которой милосердие, помощь страждущим и падшим.
Для него было непостижимо, почему бывшие верные прихожане грабят, а порой и рушат храмы. Об официальном отношении новой власти к религиозным культам красноречиво свидетельствовали и лозунги, вроде “Поп, помещик и белый генерал — злейшие враги Советской власти”, карикатура в печати, антирелигиозные митинги и манифестации.
А Войно-Ясенецкий все чаще посещает церковь, участвует в религиозных диспутах, сочетая это с интенсивной организационной, лечебной и преподавательской работой.
В январе 1920 года он присутствует на епархиальном съезде духовенства, куда его пригласили как деятельного прихожанина и уважаемого в городе человека. Валентин Феликсович произнес на этом съезде речь, после которой епископ Туркестанский и Ташкентский Иннокентий предложил ему стать священником. И… врач Войно-Ясенецкий согласился. В этом поступке он видел протест против преследования религии. В написанных на склоне лет мемуарах он отмечает: “Это необыкновенное событие посвящения в дьяконы произвело огромную сенсацию в Ташкенте, и ко мне пришли большой группой, во главе с одним профессором, студенты медицинского факультета. Конечно, они не могли понять и оценить моего поступка, ибо сами были далеки от религии. Что поняли бы они, если бы я сказал им, что при виде карнавалов, издевавшихся над Господом нашим Иисусом Христом, мое сердце громко кричало: “Не могу молчать”. Я чувствовал, что мой долг — защитить проповедью оскорбленного Спасителя нашего!”
В начале февраля 1920 года Валентин Феликсович появился в больнице в рясе с наперсным крестом на груди. Не обращая внимания на изумленные взгляды сотрудников, он спокойно прошествовал по коридору, вошел в кабинет, снял рясу, надел белый халат и приступил к обычной работе. Не реагируя на протесты и возмущение некоторых сотрудников и студентов, он продолжал свою лечебную и педагогическую деятельность и одновременно регулярно служил и выступал с проповедями в церкви.
Парадоксально, но именно теперь, после длительного перерыва он начинает снова заниматься научной деятельностью. Но, если раздвинуть исторические рамки, то легко увидеть, что Войно-Ясенецкий не одинок. Такие всемирно известные медики-ученые и общественные деятели, как лауреат Нобелевской премии академик И.П.Павлов, А.Швейцер, Дж.Экклс, лауреат Государственной премии СССР академик С.П.Филатов, были глубоко религиозными людьми, хотя официально никаких церковных должностей не занимали.
После шестилетнего перерыва, в 1921 году Валентин Феликсович делает сообщение на заседании Ташкентского медицинского общества о своем способе операции при абсцессах печени. Пытаясь изучить механизм возникновения нагноительных процессов в реберных хрящах после сыпного тифа, Войно-Ясенецкий совместно с врачом-бактериологом Гусельниковым проводит исследования, которые позволили ему с трибуны I съезда врачей Туркестанской республики в октябре 1922 года пророчески предсказать, что “в будущем бактериология сделает ненужными очень многие отделы оперативной хирургии”.
На этом съезде Войно-Ясенецкий представляет четыре доклада, в которых обсуждаются собственные наблюдения и выводы о хирургическом лечении туберкулеза, гнойных воспалительных процессов коленного сустава, сухожилий рук, реберных хрящей. Нестандартные решения вызывали в прениях бурные споры.
Впервые в республике Войно-Ясенецкий сообщает о поразительных результатах лечения костного туберкулеза, достигнутых солнцелечением в высоких горах, и считает, “что в столь близких от Ташкента Чимганских горах условия для солнцелечения нисколько не хуже, чем в Швейцарии. Должны быть использованы и могучие по действию грязи в Молла-Кора и Яны-Кургане и купания на Аральском море”.
Блестящий мастер хирургических операций на органах зрения, предложивший свою оригинальную методику удаления слезного мешка, он обращается к делегатам съезда со страстным призывом, направленным на действенную борьбу с распространенной среди местного населения трахомой—основной причиной слепоты: “Было бы делом огромной важности организовать очень кратковременные курсы для врачей, на которых они познакомились бы с производством разреза роговицы… выпущенном слезного мешка и пересадкой слизистой на веко. Эти 3 операции вполне доступны каждому практическому врачу в самых глухих углах”.
Оба предложения профессора Войно-Ясенецкого нашли свое отражение в резолюции I научного съезда врачей Туркестана, профессорам Турбину и Войно-Ясенецкому было поручено составить краткое практическое руководство для врачей по глазным болезням.(Продолжение следует…)
Ирина[Цитировать]
(Продолжение…)Быстро пролетела неделя интересных встреч, обмена мнениями, горячих споров. И снова суровые будни 20-х годов, когда продолжал рушиться старый и в нелегкой борьбе создавался новый общественный строй. В это бурное и сложное время многие руководители наивно полагали, что атеистическая пропаганда, осмеивание церкви в сочетании с административными мерами принуждения быстро сделают большинство верующих атеистами. Оказалось наоборот. Закрытие церквей, сбрасывание колоколов, разрушение храмов только ожесточали сердца верующих, ибо карательные акции были чрезмерными, грубыми и нередко необоснованными. Эти ошибки и просчеты в отношении религии тотчас же использовались контрреволюционными элементами, в том числе и некоторыми служителями церкви, которые тайком и открыто выступали с антисоветскими проповедями, оказывали помощь врагам Советской власти. Конфликт между новым общественным строем и православной церковью разрастался. В 1923 году резко усилились гонения на церковь: арестован патриарх Тихон, провозгласивший с амвона анафему Советской власти, из-за разногласий в правящих церковных кругах покинул Ташкент епископ Иннокентий. Тогда сосланный в Среднюю Азию епископ Андрей (Князь Ухтомский) предложил В.Ф.Войно-Ясенецкому возглавить в Туркестанском крае русскую православную церковь.
Этот выбор был сделан не случайно. Валентин Феликсович был не только религиозный до фанатизма священнослужитель, прекрасно знающий священное писание и кристально честный человек, но и замечательный хирург-бессребреник, имеющий огромный авторитет не только у населения, но и у властей.
Войно-Ясенецкий был пострижен в монахи под именем Луки, так как, по преданию, евангелист и апостол Лука был иконописцем и врачом. Вскоре, 31 мая 1923 года, в г.Пенджикенте (Таджикистан) В.Ф.Войно-Ясенецкий после посвящения стал епископом Ташкентским и Туркестанским.
Но высокая церковная должность не оторвала Валентина Феликсовича от медицины. Он продолжал работать главным врачом больницы, много оперировал, руководил кафедрой в медицинском институте и еще выкраивал время для своих научных исследований. Для религиозных дел оставались вечера и воскресенье.
В одном из писем Войно-Ясенецкий писал: “Не пробуйте разделить хирурга и епископа. Образ, разделенный надвое, неизбежно окажется ложным”.
Но жизнь вносила свои коррективы. Вскоре это зыбкое равновесие между медициной и религией было нарушено. Посетивший хирургическое отделение городской больницы тогдашний комиссар здравоохранения Л.И.Гельфгот обратил внимание на висевшую в операционной небольшую икону-образок и приказал ее снять, что было немедленно сделано.
Об этом эпизоде рассказывает очевидец, 94-летний доцент М.В.Парадоксов — бывший заведующий кафедрой стоматологии ТашМИ: “В актовом зале вот-вот должно было начаться заседание научного общества врачей города. Зал был полон, были уже заняты места в президиуме, и в это время на свободную еще кафедру поднялся Войно-Ясенецкий. Огромного роста, подтянутый, роскошные борода и волосы, в шелковой рясе, на груди панагия (образок) — атрибут епископа, снял очки — глаза горят. Обращаясь к залу, он громким, несколько взволнованным голосом сказал: “В Гельфгота вселился бес. Он снял икону в операционной и этим лишил меня возможности работать”.
Вскоре икона была водворена на прежнее место. Говорили, что этому способствовала необходимость прооперировать жену какого-то начальника, когда срочно понадобился Войно-Ясенецкий.
Но работать ему пришлось недолго. Одновременно быть активным хирургом и активным церковным деятелем становилось все более и более трудно. Начались гонения. Газета “Туркестанская Правда” от 3 августа 1923 года в статье “Завещание лжеепископа Луки” подвергает Войно-Ясенецкого настоящей травле. Вскоре он был арестован по незаслуженному обвинению в антисоветской деятельности и сослан в Сибирь.
Свое отношение к Советской власти Валентин Феликсович выразил в одном из писем: “На допросе чекист спрашивал меня о моих политических взглядах и о моем отношении к Советской власти. Услышав, что я всегда был демократом, он поставил вопрос ребром: “Так кто Вы — друг или враг наш?” Я ответил: “И друг и враг. Если бы я не был христианином, то, вероятно, стал бы коммунистом. Но Вы возглавили гонение на христианство, и поэтому, конечно, я не друг Ваш”.
Сосланный в Енисейск, Войно-Ясенецкий продолжает заниматься церковной деятельностью и много оперирует, упорно продолжает собирать материал для давно задуманных “Очерков гнойной хирургии”. Ему была предоставлена возможность выписывать и получать медицинские газеты и журналы.
Требовали обобщения и многочисленные интересные наблюдения, собранные в земских больницах и Ташкенте, которые он привез с собой. Работал над книгой Валентин Феликсович обычно ночью, когда ему никто не мешал, — другого времени не было.
Привезенный материал был собран с большой тщательностью и скрупулезностью. Казалось бы незначительные, но важные детали не ускользали от внимания кропотливого ученого.
Узнав о 75-летнем юбилее великого физиолога, академика И.П.Павлова, ссыльный профессор посылает ему поздравительную телеграмму. Сохранился полный текст ответной телеграммы И.П.Павлова В.Ф.Войно-Ясенецкому:
“Ваше преосвященство и дорогой товарищ! Глубоко тронут Вашим теплым приветствием и приношу за него сердечную благодарность. В тяжелое время, полное неотступной скорби для думающих и чувствующих по-человечески, остается одна опора — исполнение по мере сил принятого на себя долга. Всей душой сочувствую Вам в Вашем мученичестве. Искренне преданный Вам Иван Павлов”.
Да — сложилась необычная и до горечи обидная ситуация: архиепископ Лука находится в ссылке в Красноярском крае, а идеи профессора-хирурга В.Ф.Войно-Ясенецкого распространяются не только в Советском Союзе, но и за рубежом. В 1923 году в немецком медицинском журнале “Deutsch Zeitschrift” опубликовывается его статья о новом методе перевязки артерии при удалении селезенки, а в 1924-м в “Вестнике хирургии” — сообщение о хороших результатах раннего хирургического лечения гнойных процессов крупных суставов.
Три года по необоснованному обвинению в антисоветской деятельности В.Ф.Войно-Ясенецкий находился в ссылке. Наконец он был реабилитирован и возвратился в Ташкент.
Детей застал здоровыми, все учились. От многих невзгод, связанных со ссылкой отца, их постоянно выручали доктор Слоним и доктор Рогоза. Но не от всех: после ареста Войно-Ясенецкого квартиру забрали, и дети вместе с Софьей Велецкой поселились в крохотной комнатушке, где пришлось соорудить двухэтажные нары.
Кажется парадоксальным, но религиозный до фанатизма отец не делал никаких попыток приобщить к церкви детей, считая, что отношение к религии — сугубо личное дело каждого человека. Интересно, что все дети пошли по его стопам и стали медиками: Михаил и Валентин стали докторами медицинских, а Алексей — биологических наук; единственная дочь Елена — врачом-эпидемиологом. Внуки и правнуки знаменитого хирурга пошли по тому же пути.
В.Ф.Войно-Ясенецкому было запрещено выполнять обязанности епископа, а также преподавать в медицинском институте.
Кафедральный собор был разрушен. Валентин Феликсович стал служить простым священником в церкви преподобного Сергия Радонежского, расположенной недалеко от дома по Учительской улице, в котором он жил и вел прием многочисленных больных. Верный своим принципам, за лечение по-прежнему денег не брал и жил очень скромно, даже бедно. Позднее он стал снова работать в городской больнице.
В любых жизненных ситуациях Войно-Ясенецкий всегда оставался врачом, готовым оказать максимально возможную медицинскую помощь, проявляя при этом завидную смелость и незаурядную изобретательность. Однажды в поселке Романово он на дому вскрыл у тяжело больной женщины забрюшинный гнойник, а на пересыльном пункте в одной из деревень по дороге в Енисейск слесарными щипцами у молодого крестьянина извлекает из гноящейся раны кусок плечевой кости, пораженной остеомиелитом. Таких необычных случаев в его богатой врачебной практике было много. Всех не перечесть, но хочется рассказать еще об одном — с остроумным и оригинальным решением.
Во время летнего отдыха в одном из предгорных селений Валентин Феликсович был срочно приглашен к молодой женщине, внезапно потерявшей сознание. Пульс не прощупывался — резко упало кровяное давление —коллапс. Что делать? Профессор полотенцами быстро и туго бинтует руки и ноги и придает им вертикальное положение, что резко уменьшает в них циркуляцию крови и быстро повышает ее объем в сосудах головного мозга и внутренних органов. Через некоторое время появился пульс. Больная пришла в сознание и благополучно транспортирована в Ташкент.
Митрополит Сергий предлагал епископу Луке высокие церковные должности во многих городах страны, от которых он категорически отказался и подал прощение об увольнении на покой. Отставка была принята, и профессор Войно-Ясенецкий посвятил себя целиком медицинской деятельности. Она была прервана выстрелом, которым был убит в собственном доме профессор Михайловский…
Заведующий кафедрой физиологии Ташкентского медицинского института профессор Михайловский многие годы занимался проблемой оживления организма. Около двух лет он держал у себя на кафедре в ванне в специальном растворе труп сына, надеясь его оживить. Естественно, многие считали ученого-материалиста психически неполноценным. Вместе с тем им был опубликован ряд интересных работ по вопросам физиологии.
Следственные органы долго разбирались в этом запутанном деле. Первоначальная версия — самоубийство. В дальнейшем по подозрению в убийстве была арестована жена покойного Гайдабурова, у которой при обыске обнаружена записка, подписанная доктором медицины, епископом Лукой и скрепленная личной его печатью: “Удостоверяю, что лично мне известный профессор Михайловский в течение двух последних лет психически ненормален”.
На допросе Валентин Феликсович объяснил этот документ; “По многим жизненным поступкам я считал и считаю, что проф. Михайловский был психически ненормальным человеком, хотя как к врачу он ко мне никогда не обращался. Справку я выдал из милосердия, чтобы помочь вдове упростить процедуру церковных похорон, которые без установления нарушения психики у самоубийцы были невозможны”.
Эта записка связала Войно-Ясенецкого с судебным делом, которому в дальнейшем была предана политическая окраска — об участии церковников в убийстве профессора-материалиста.
Этот уголовный процесс совпал с новой волной гонений на церковь. Отношение к религиозным деятелям определялось тем же сталинским тезисом об обострении классовой борьбы по мере успехов социалистического строительства. И церковь как институт, который нельзя отделить от общества, вместе со всем обществом пережила страшные последствия применения сталинской теории на практике.
6 мая 1930 года В.Ф.Войно-Ясенецкого арестовали, и только через год — 15 мая 1931 года — решением чрезвычайной тройки ОГПУ он был приговорен к ссылке на три года с исчислением срока со дня ареста. Войно-Ясенецкому вменялось в вину подстрекательство к самоубийству профессора Михайловского. В Архангельске ему была разрешена медицинская практика без хирургии, отчего он очень страдал. “Хирургия — это та песнь, которую я не могу не петь”, — писал Валентин Феликсович домой. В ноябре 1933 года архангельская ссылка кончилась. Короткий период он жил и работал в Москве, Феодосии, снова в Архангельске, затем в Андижане. И, наконец, вернулся в Ташкент, где вместе с семьей поселился в небольшом домике на берегу Салара, недалеко от польского костела. Валентин Феликсович — одновременно епископ Сергиевской церкви, расположенной на углу Асакинской и Пушкинской улиц, и заведующий недавно открытым отделением гнойной хирургии в Институте неотложной помощи. В отделении под его руководством работали хирурги М.А.Ротенберг, Г.Ильин, С.А.Масумов, Р.К.Федермессер, А.И.Беньяминович и др. — будущие профессора и доценты хирургических клиник. В 1935 году профессор В.Ф.Войно-Ясенецкий приглашается на руководство кафедрой хирургии Института усовершенствования врачей, а в декабре этого же года Наркомздрав УзССР присуждает ему ученую степень доктора наук без защиты диссертации. Как будто все примирились с “двойной” деятельностью Валентина Феликсовича. В его рабочем кабинете целый угол занимали иконы, среди которых было много ценных, а в доме — никакой роскоши, только все самое необходимое.
Продолжалась дружба с профессором М.И.Слонимом. Дети профессора Юдифь Моисеевна и Евсей Моисеевич Слонимы хорошо помнят тот период: “Профессор Войно-Ясенецкий часто бывал у нас в доме и подолгу беседовал в кабинете с отцом. Приходил всегда один, был немногословен. Когда в доме (а это было довольно часто) собирались гости, чаще всего врачи, Валентина Феликсовича не было.
Войно-Ясенецкому не удалось уговорить Моисея Ильича принять христианскую веру, а неверующему отцу — сделать Валентина Феликсовича приверженцем иудаизма, что они часто шутя предлагали друг другу. Отец высоко ценил хирургическое мастерство и диагностические способности Войно-Ясенецкого. Он часто в разговоре подчеркивал и его душевные качества — любовь к людям, человечность, бескорыстие. Когда наша мать заболела острым аппендицитом, ее оперировал Валентин Феликсович. Отец предпочел его, хотя имел возможность пригласить любого хирурга в Ташкенте.
В рождественские праздники в его доме всегда была большая елка, на которую приглашалось много детей разных национальностей, их щедро одаривали подарками”.
После долгих хлопот и трудностей, наконец, в 1934 году осуществилась многолетняя мечта профессора — были изданы “Очерки гнойной хирургии”, в которых обобщен богатейший опыт автора. Во введении он пишет: “Чрезвычайно тяжелый путь сельского хирурга-самоучки, который мне пришлось пройти, научил меня весьма многому, чем хотелось бы теперь, на склоне моей хирургической деятельности поделиться с молодыми врачами”.
Подобных публикаций раньше не было. В предисловии к книге профессор В.С.Левит подчеркнул, что, “обладая хорошим языком и легким слогом, автор в такой форме излагает истории болезни, что создается впечатление, будто больной тут же присутствует, тут же обследуется и демонстрируется перед слушателями”.
Неудивительно, что книга, охватывающая основные разделы гнойной хирургии, несмотря на большой по тому времени тираж (10200 экземпляров), быстро превратилась в библиографическую редкость. Горячо принятая практическими врачами и научным миром, она стала настольной книгой врачей многих специальностей. Восторженный отзыв о книге дал выдающийся хирург И.И.Греков.
Ирина[Цитировать]
С.Варшавский, И.Змойро
Журнал “Звезда Востока”, № 4, 1989 г.:
Войно-Ясенецкий: две грани одной судьбы
(Продолжение)
Окрыленный Валентин Феликсович, считая, что сделано еще очень мало, упорно продолжает собирать материал для следующего — второго издания. Гнойное хирургическое отделение предоставляло для этой цели неограниченные возможности.
Войно-Ясенецкий работал с колоссальной нагрузкой. Ранним утром — богослужение в церкви, днем — лекции, операции, обходы больных, вечером — вновь церковь. Ей целиком посвящалось и воскресенье, но, если его вызывали в клинику, дальнейшее ведение богослужения передавалось другому священнику. Епископ Лука мгновенно “перевоплощался” в профессора Войно-Ясенецкого…
Спокойная жизнь длилась всего три года. Наступил страшный для страны 1937 год… Он не обошел и духовенство. 13 декабря, на следующий день после первых выборов в Верховный Совет СССР по новой Конституции, Войно-Ясенецкий был снова арестован, по стандартному тогда обвинению в шпионаже… в пользу Ватикана!
В неимоверно тяжелых условиях тюрьмы, подвергаясь непрерывным допросам днем и ночью, лишенный сна, с распухшими от долгого стояния ногами, Валентин Феликсович объявил голодовку. Но допросы продолжались, и он падал от истощения. Ведь Войно-Ясенецкому было уже 60 лет.
В состоянии крайнего истощения Валентин Феликсович был помещен в тюремную больницу. Однако и там, несмотря на свое тяжелое состояние, он по долгу врача и священника старался оказывать другим заключенным посильную помощь.
Два года семья ничего не знала о судьбе профессора. А здоровье его катастрофически ухудшалось — усилились отеки ног, появилась одышка. Так по тюремным камерам и больницам провел он около четырех лет, не признавая выдвинутые против него ничем не обоснованные обвинения.
Тюремное заключение закончилось высылкой в Сибирь.
Репрессированного профессора с момента ареста сразу вычеркнули из официальной медицины. “Очерки гнойной хирургии” были изъяты из библиотек. В юбилейном сборнике “XX лет Ташкентского медицинского института”, изданном в 1939 году, имя Войно-Ясенецкого ни разу не упоминается, нет его фамилии и в перечне работ, опубликованных врачами Ташкента за эти годы. Да не только его. Не упоминаются дерматолог А.А.Аковбян, хирург С.А.Масумов и многие другие врачи — жертвы 1937 года.
Но имя профессора Войно-Ясенецкого продолжало упорно жить. Врачи постоянно пользовались его прекрасной книгой, делали операции по его методикам, а сотни излеченных больных, их родственники и друзья благодарно вспоминали Валентина Феликсовича; оставался епископ Лука и в памяти верующих как добрый, с открытым сердцем человек, всегда готовый помочь ближнему.
В место ссылки — село Большая Мурта, расположенное в 110 км от Красноярска, Войно-Ясенецкий попал в марте 1940 года и был назначен хирургом в районную больницу. Это была уже третья ссылка… Жил в небольшой каморке, питался впроголодь. Особенно угнетало отсутствие церкви в этом селе.
До сих пор в Красноярске проживает врач, Б.И.Ханенко, который помнит Валентина Феликсовича по Большой Мурте: “Все его звали “отец Лука”. Внешне суровый, строгий, он был справедливым и человечным. Вставал в 5 утра, молился перед иконой. Перед операцией крестился, крестил больного и приговаривал: “Все, что от меня зависит, обещаю сделать, остальное — от бога”.
Однажды тяжело заболел профессор Томского медицинского института Федоров. Диагноз — тромбофлебит вен нижних конечностей ног. Лечившие его врачи видели только один выход — ампутацию. Слава ссыльного профессора уже вышла за пределы Красноярского края и дошла до Томска. Войно-Ясенецкого пригласили к больному, и местные власти дали разрешение на эту поездку. В клинике прошел слух — приехал поп из Большой Мурты лечить Федорова. Валентин Феликсович, осмотрев больного, сказал: “Ампутацию произвести никогда не поздно”. И назначил лечение. Чем и как лечил он профессора Федорова, я не помню, но знаю, что больной выздоровел и еще долго работал”.
С первых дней Великой Отечественной войны Войно-Ясенецкий буквально “бомбардирует” начальство всех рангов с требованием предоставить ему возможность лечить раненых. По воспоминаниям И.М.Назарова, бывшего начальника Енисейского пароходства, он отправил Калинину телеграмму следующего содержания: “Я епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, отбываю ссылку в поселке Большая Мурта Красноярского края. Являюсь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта и тыла, где мне будет доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ Лука”.
Наконец разрешение было получено. 30 сентября 1941 года ссыльный профессор Войно-Ясенецкий переводится в г.Красноярск для работы консультантом в многочисленных госпиталях, имевших более 10000 коек. Начальство отнеслось к Валентину Феликсовичу настороженно — все-таки ссыльный поп. А в каморке, в которой его поселили, иконы на стене, а на столе — портрет Ленина. Это необычное сочетание вполне объяснялось его взглядами, о которых поведала работавшая в те годы с Валентином Феликсовичем врач-хирург Валентина Николаевна Зиновьева: “Он часто говорил, что и у Ленина и в религии есть что-то общее в морально-эстетическом вопросе”. С первых же дней работы в Красноярских госпиталях он трудился самозабвенно. Много оперировал, все свои силы и знания отдавал обучению молодых хирургов и, как всегда, тяжело переживал каждую смерть. Питался плохо, часто не успевал даже получать продовольствие по своим карточкам.
Все трудности и несправедливости последних лет, обрушившиеся на него, не убили в профессоре пытливого исследователя. Войно-Ясенецкий один из первых в Великую Отечественную войну указывает на необходимость раннего и радикального лечения остеомиелитов, осложняющих ранения костей. “Лечение тяжелых осложнений гнойной инфекцией ран суставов является одной из важнейших задач тыловых госпиталей”, — пишет он в кратком вступлении к своей новой книге “Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов”, изданной в 1944 году. Эта книга становится незаменимым пособием для хирургов страны. Благодаря Войно-Ясенецкому тысячам и тысячам раненых не только была спасена жизнь, но и возвращена ни с чем не сравнимая радость самостоятельного передвижения. Часто в палатах выздоравливающие встречали старого профессора необычным, но выразительным приветствием — поднимая ранее искалеченные и недвижимые конечности.
Наконец была закончена переработка “Очерков гнойной хирургии”, объем которых увеличился более чем в полтора раза. Книга была завершена в 1943-м, но издать ее удалось только в 1946 году.
Первые годы Великой Отечественной войны убедительно показали, что религиозность вполне сочетается с патриотизмом и гражданским мужеством.
Уже 22 июня 1941 года митрополит Московский и Коломенский Сергий обратился с проникновенным воззванием к верующим, в котором, в частности, сказал: “Отечество защищается оружием и общим народным подвигом… тут есть дело рабочим, крестьянам, ученым, женщинам и мужчинам, юношам и старикам. Всякий может и должен внести в общий подвиг свою долю труда… Православная Церковь всегда разделяла судьбу народа… не оставит она свой народ и теперь… благословляет она православных на защиту священных границ нашей Родины…”
Это воззвание зачитывалось во всех храмах. На средства церкви были созданы эскадрилья самолетов имени Александра Невского и танковая колонна имени Дмитрия Донского. К концу 1944 года сумма взносов от Русской православной церкви на оборону составляла 150 миллионов рублей.
Патриотизм верующих и вся суровая действительность военных лет заставили Сталина и правительство изменить отношение к религиозным культам и, в первую очередь, к Русской православной церкви. Это сразу же отразилось на положении Войно-Ясенецкого — его переселили в лучшую квартиру, обеспечили хорошей одеждой и питанием. В марте 1943 года была открыта первая маленькая церковь в Николаевне (пригород Красноярска), и ссыльный епископ Лука был назначен красноярским епископом, Войно-Ясенецкий участвует в соборе епископов Русской православной церкви, созванном 8 сентября 1943 года, и избирается постоянным членом священного синода. Священный синод возводит его в ранг архиепископа, приравняв лечение раненых “к доблестному архиерейскому служению”.
В начале 1944 года часть эвакогоспиталей была переброшена из Красноярска в Тамбов. Вместе с ними переехал в Тамбов и Войно-Ясенецкий, получивший одновременно перевод и по церковной линии, возглавив тамбовскую епархию.
С первых дней работы в эвакогоспиталях Войно-Ясенецкий — активный участник многочисленных совещаний и конференций врачей эвакогоспиталей, на которых он упорно пропагандирует возможно раннее радикальное оперативное лечение раневых остеомиелитов.
Вот каким запомнился знаменитый профессор кандидату медицинских наук В.А.Полякову на одном из совещаний: “Собралось много народа. Все расселись по своим местам, а за столом президиума уже поднялся председательствующий, чтобы объявить название доклада.
Но вдруг широко открылись обе створки двери, и в зал вошел человек огромного роста, в очках. Его седые волосы ниспадали до плеч. Легкая, прозрачная, белая кружевная борода покоилась на груди. Губы под усами были крепко сжаты. Большие белые руки перебирали черные матовые четки.
Человек медленно вошел в зал и сел в первом ряду. Председательствующий обратился к нему с просьбой занять место в президиуме. Он поднялся, прошел на подмостки и сел в предложенное ему кресло.
Это был профессор Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий”.
Несмотря на возраст и ухудшившееся здоровье, особенно зрение, Валентин Феликсович продолжал активно работать как в медицине, так и на религиозном поприще. В 1943-45 гг. в “Журнале Московской Патриархии” он публикует несколько статей и проповедей, в которых жгучими и вдохновенными словами призывает верующих бороться с гитлеровскими захватчиками.
В ноябре 1945 года Войно-Ясенецкий отправляется в Москву. Дорога из Тамбова в столицу, несмотря на небольшое расстояние, была долгой. Поезда двигались медленно, с частыми остановками. Вдоль железнодорожного полотна то и дело виднелись искореженные железнодорожные вагоны и паровозы, разрушенные водокачки и станционные здания — следы бомбежек. Ветхие вагоны были переполнены пассажирами; преобладали военные, демобилизованные, выписанные из госпиталей раненые. С болью в сердце смотрел Валентин Феликсович на мелькавшую перед окнами израненную страну, особенно бросались в глаза калеки — без рук, без ног, слепые… и дети-сироты. На них не мог он спокойно смотреть.
Глядя на последствия войны, Войно-Ясенецкий не представлял себе, как могут священнослужители Ватикана просить о помилование главных фашистских военных преступников, приговоренных к смертной казни на Нюрнбергском процессе. Сообщения об этом появились в последних номерах газет.
Так зародилась и была быстро написана статья “Возмездие свершилось”, в которой он в резких тонах критикует папу римского Пия XII за его обращение к международному трибуналу с просьбой о помиловании. “Страшные люди, поставившие себе целью истребить евреев, уморить голодом, задушить в “душегубках” миллионы поляков, украинцев, белорусов, а всех остальных обратить в рабство, неужели научатся правде, если будут помилованы?” — вопрошает он.
Однажды в Москве Войно-Ясенецкий посещает выдающегося советского хирурга Сергея Сергеевича Юдина, с которым его связывала завязавшаяся в военные годы дружба во время непродолжительных встреч на конференциях и совещаниях.
Валентин Феликсович знакомится с работой Института скорой помощи им.Склифосовского, присутствует на операциях Сергея Сергеевича и в последний день последнего военного года, 31 декабря, оставляет в альбоме почетных посетителей следующую запись: “Хирург в прошлом блестящему хирургу настоящего и будущего профессору С.С.Юдину. Свидетельствую свое восхищение его блестящей техникой и неисчерпаемой энергией в строительстве новой хирургии нашей великой Родины”.
Войно-Ясенецкий и не предполагал, что через два года вернется в этот институт навечно в бронзе. Его бюст будет установлен в галерее знаменитых хирургов.
Ирина[Цитировать]
1946 год был знаменательным в жизни Войно-Ясенецкого. Представленные Наркоматом здравоохранения его фундаментальные работы “Очерки гнойной хирургии” и “Поздние резекции при инфицированных ранениях суставов” были удостоены Государственной (тогда Сталинской) премии 1 степени в 200 тысяч рублей.
Гордый и независимый Валентин Феликсович не устоял против посылки Сталину благодарственной телеграммы по поводу высокой награды, написанной в несвойственном ему высокопарном стиле того времени:
Москва
Генералиссимусу И.В.Сталину
Прошу Вас, высокочтимый Иосиф Виссарионович, принять от меня 130.000 рублей, часть премии Вашего славного имени, на помощь сиротам, жертвам фашистских извергов
Тамбовский архиепископ Лука Войно-Ясенецкий
профессор хирургии
Вскоре была получена ответная телеграмма:
Тамбов
Тамбовскому архиепископу Луке Войно-Ясенецкому профессору хирургии
Примите мой привет и благодарность правительства Союза ССР за Вашу заботу о сиротах, жертвах фашистских извергов
Сталин
Публикация этих телеграмм в печати дала повод для слухов, будто бы Войно-Ясенецкий встречался и беседовал со Сталиным, который в одной из встреч задал ему “каверзный” вопрос:
— Профессор! Во время операции Вам ведь не приходилось встречаться с человеческой душой?
— С совестью мне тоже не приходилось встречаться, но она тем не менее существует, — будто бы ответил Валентин Феликсович.
В действительности Войно-Ясенецкий со Сталиным никогда не встречался. Однако этот мифический диалог весьма красноречиво свидетельствует о мироощущениях врача и священника.
Отмечая заслуги советских медиков — первых послевоенных лауреатов Сталинской премии, Нарком здравоохранения СССР 40-50-х годов Г.А.Митерев в своих мемуарах “В дни мира и войны” писал: “В.Ф.Войно-Ясенецкому, его исследованиям обязаны жизнью многие сотни раненых, что ставит этого хирурга в один ряд с самыми выдающимися врачами нашего времени”.
Второе издание “Очерков” было восторженно встречено как маститыми учеными, так и молодыми врачами. В них был заложен многолетний опыт доброжелательного наставника. Монография написана с большим литературным мастерством, тонким знанием дела и огромной любовью к больным. В многочисленных рецензиях ее ставили в один ряд с трудами таких выдающихся хирургов, как С.С.Юдин, Г.Мондор, Ф.Лежар.
В предисловии к третьему изданию, вышедшему в 1956 году, проф. А.Н.Бакулев и проф. П.А.Куприянов писали: “До выхода в свет труда В.Ф.Войно-Ясенецкого, пожалуй, никому не удалось провести с такой последовательностью анатомо-топографический принцип в изучении нагноительных процессов, т.е. тот принцип, который был впервые выдвинут великим Н.И.Пироговым”.
В Тамбове к концу войны располагалось около 150 госпиталей по 500-600 коек в каждом. Поле деятельности для профессора-хирурга было достаточное. Однако здоровье его все больше и больше ухудшается, слабеет зрение. Он уже не в состоянии выполнять сложные и длительные операции.
Еще в 1946 году в письме в Красноярск Валентине Николаевне Зиновьевой Войно-Ясенецкий писал: “Мое сердце плохо, и все исследовавшие его врачи и профессора считают совершенно необходимым для меня оставить активную хирургию. И еще одно большое горе. На единственном моем зрячем глазу образуется катаракта, и предстоит слепота. Впрочем, может быть, не доживу до нее, т.к. мне уже 69 лет. Меня пропагандируют оперироваться за границей. Приезжал командированный из Москвы фоторепортер ТАСС сделать снимки с меня для заграничных журналов, а приехавший недавно из Нью-Йорка архиепископ Ярославский уже читал в тамошних газетах сообщение об архиепископе — лауреате Сталинской премии. Скоро приедет скульптор из Москвы, чтобы сделать мой бронзовый бюст для затеянной Юдиным галереи крупнейших хирургов. На мне исполнились Божьи слова “прославляющего мя прославлю”. А ведь я совсем не искал славы и никогда не помышляю о ней. Она сама пришла. К ней я равнодушен”.
В конце письма он сообщает, что “ходатайство паствы и духовенства об оставлении меня в Тамбове не уважено патриархом, и скоро придется ехать в Крым”.
В мае 1946 года архиепископ Симферопольский и Крымский Войно-Ясенецкий переезжает в сильно разрушенный войной Симферополь. Несмотря на занятость, он продолжает заниматься научной работой, старается сохранить сложившийся в последние годы жизненный режим: бесплатный прием больных дома, консультации в госпиталях, проведение богослужений, руководство епархией. Высокого по тем временам оклада — 10000 рублей в месяц —хватает только на скромную жизнь. Ведь за обеденный стол садились обычно 18-20 человек — служители церкви, многочисленная родня, гости… В соответствии с неприхотливым вкусом и возможностями хозяина готовилась простая пища — чаще всего, похлебка. Живя в Симферополе, он поддерживает связь с Ташкентом. Переписывается с некоторыми ташкентскими хирургами, в частности, профессором Масумовым, интересуется медицинскими новостями ставшего близким ему города.
Архиепископ Лука продолжает участвовать в общественной жизни и, в первую очередь, в борьбе за мир. В воззвании “Защитим мир служением добру!” он провозглашает: “Противодействовать злу войны и всякому социальному злу церковь может только служением добру, ибо зло побеждается только добром”.
В.Ф.Войно-ЯсенецкийВ 1956 году Войно-Ясенецкий полностью ослеп. Потеря зрения окончательно оторвала его от медицины и полностью отдала во власть религии. Многие жизненные эпизоды и ситуации прошлого стали преломляться в далеких от действительности “видениях”. В записанных в эти годы со слов архиепископа Луки мемуарах упорно и беспрерывно проходит мысль, что все происходившее в его жизни было “предначертано свыше”.
Законы жизни неумолимы. 11 июля 1961 года в 84-летнем возрасте Валентин Феликсович закончил сложный и трудный, но всегда честный и отданный человечеству жизненный путь.
…Хоронили архиепископа Луку со всеми религиозными почестями. Огромное количество людей провожало в последний путь доктора медицины, профессора Войно-Ясенецкого — блестящего хирурга, известного врача и ученого, замечательного душевного человека, верного сына своей Родины.
А на его надгробии высечено:
Архиепископ Лука Войно-Ясенецкий
18 (27). IY.77 – 19 (11).YI.61
Доктор медицины, профессор хирургии,
лауреат.
С.Варшавский, И.Змойро
Журнал “Звезда Востока”, № 4, 1989
Ирина[Цитировать]
Заключение к теме о»Что показывает Телевидение»:
Один не разберет, чем пахнут розы…
Другой из горьких трав добудет мед…
Кому-то мелочь дашь, навек запомнит…
Кому-то жизнь отдашь, а он и не поймет…
Омар Хаям
Ирина[Цитировать]
Ирина, огромное спасибо за Ваши интересные комментарии, за Ваш труд. Не всё мне ново, но есть и материалы, которые не читала. Спасибо !!!!
Вавилова Татьяна[Цитировать]
Ирина, спасибо огромное за такие замечательные материалы! Буду превращать их в публикации так как в комментариях не все прочтут (и поисковики тоже).
EC[Цитировать]