Керосинщик Вазген Искусство

Автор Николай Красильников

Каждую среду после полудня нашу улицу, сморённую от жары, будил в железную трубу зычный голос:

– Кер-ро-си-ин!

Под древней корявой чинарой, наполовину высохшей, быстро выстраивалась очередь, которая махаллинцами обозначалась заранее: пустыми вёдрами, бидонами, стеклянными бутылями, банками, кирпичами, камушками…

Керосин нужен был всем.

Электричество в махалле уже появилось, но свет почему-то часто отключали, и жители пользовались привычными лампами под пузатеньким стеклянным колпаком, который вставлялся в ажурную жестяную оградку. Еду тоже готовили на примусах и керосинках, а дровами и углём – на мангалах, специально приспособленных для этого старых вёдрах. Поскольку газа пока не намечалось.

Словом, жизнь без керосина была немыслима.

И мы, пацаны, немало гордились тем, что керосинщик Вазген был «своим»: он жил на нашей улице. Раз в неделю, на дребезжащей полуторке ГАЗ в огромной замасленной цистерне, он привозил с нефтебазы, находившейся где-то за Чукурсаем, керосин. Но не этим только был дорог Вазген для нас кукчинских мальчишек, а каким-то особым отцовским расположением к нам. А ещё – ослом, которого керосинщик приютил в своём тенистом дворике. В те годы, после известного указа Хрущёва о налоге на домашнюю живность, в пригородах Ташкента бродило много бесхозных осликов, от которых по известной причине отказались некоторые бессердечные хозяева.

Так вот осёл Вазгена целыми днями маячил возле его дома вдоль арыка и щипал зелёную травку. Когда у Вазгена бывало хорошее настроение, он разрешал мальчишкам прокатиться разок-другой на своём осле. И длинноухий с явным удовольствием исполнял роль скакуна. Иногда он даже пускался вскачь, и мы устраивали соревнование, кто дольше удержится на тряской его спине. К тому же мы не обижали осла, подкармливали дынными и арбузными корками.

Взрослые почему-то недолюбливали Вазгена. Может, из-за его замкнутости. Не любил он засиживаться в чайхане. И на «гапах» появлялся нечасто.

Но мы, мальчишки, тянулись к нему. И он нам взаимно симпатизировал. Наверное, потому, что у керосинщика не было своих детей. Он переживал, жаловался соседям: «Богатство ни к чему, если нет детей». Жил Вазген в небольшом доме с ногатой, как жердь, женой Амалией, продавщицей «Культмага», что находился на Чорсу за Кукель-дашем, где мы покупали школьные принадлежности – тетради, альбомы, ручки, карандаши, перья, чернильницы-непроливайки и к ним чернила в пузырьках…

Свободными вечерами Вазген садился под старым абрикосом возле дома на большой камень, заменявший ему табурет, и пел. Жилка на правом его виске вздувалась, а глаза, тёмные, как косточки миндаля, светлели. Песни его были длинными, слова непонятными.

Я однажды отважился и спросил:

– О чём ваша песня, дядя Вазген?

– Э, тебе не понять, сынок, – сказал заметно помолодевший керосинщик. – Это песня о моей родине. Об Армении. О горном Карабахе. Я там родился и вырос. У нас тоже, как в Узбекистане, много солнца. Много абрикосов и персиков, хотя и горы кругом, камни…

… Не помню, у кого первого из мальчишек нашей улицы появился велосипед. Кажется, у Яника. С никелированным звоночком, новеньким скрипучим седлом, с багажником и сверкающими спицами. Мы все по очереди катались на нём. Аккуратно объезжали ямки и выбоины, а, оказавшись на накатанной до блеска колее, нажимали на педали. Догоняй, ветер!

Вазген, казалось, разделял с пацанами эту радость, и не редко я замечал, как он с какой-то непонятной печалью, глядит очередному лихому «гонщику» вслед. Как-то Яник подошёл к нему и сказал:

– Прокатитесь, если хотите!

– Я?! Куда мне, – вздохнул керосинщик, утирая платком лоб. – Я не умею.

– А что тут уметь? Садитесь и крутите педалями.

– Это вы можете, а я нет, – грустно усмехнулся Вазген. – Понимаете, у меня в детстве не было велосипеда. А если бы и был, где кататься? Горы, камни… Другое дело – осёл или конь.

Поэтому, наверно, Вазген приютил у себя во дворе осла, который напоминал ему далёкое детство… Тогда я ещё не понимал: любая радость хороша, когда она вовремя и доступна.

Вазген был нашим единственным взрослым другом. И, согласитесь, в жизни, к сожалению, не часто встречаются такие чудаки… Он выручал нас в самые трудные моменты. Когда, казалось, ситуация уже безнадёжна, на помощь приходил керосинщик. Какой ещё взрослый на такое способен?

Расскажу об одном памятном случае. Было это в конце сентября. Сентябрь в нашем краю считался «четвёртым месяцем лета». В садах и цветниках махаллинцев сверкала испятнанная солнцем зелень. Поспевали поздние яблоки, груши, сливы… По кирпичным ограждениям и дувалам сползали кусты каперсов с розовыми цветками и уже созревшими «арбузиками». Тогда мы с Яником учились в пятом «а» классе, Сами в параллельном – пятом «б».

Математику у нас преподавал Юрий Семёнович – тучный, высокий учитель с орлиным носом. Фронтовик. Раненую левую руку он держал согнутой, пряча ладонь за полой кителя, на котором тускло поблёскивал орден Красной звезды. Как вождь, которого мы часто видели на картинках и в кино. Может, Юрий Семёнович подражал ему? Ну, да… Он любил повторять слова, написанные под большим портретом вождя, висевшего в Красном уголке: «Критикуешь – предлагай, предложил – выполняй, не смог – отвечай!»

Юрий Семёнович был очень строгий и справедливый учитель. Мы побаивались его, но уважали. Объяснял он чётко, понятно. Стыдно было после этого не решить пример или задачу. Но такое, конечно, случалось, особенно у нас с Яником: обоим туго давалась математика.

Однажды мы долго вместе пыхтели над домашним заданием по алгебре, но так ничего и не добились. В прескверном настроении брели мы в школу. У самых ворот нас догнал Сами. Узнав о нашей беде, он вдруг повеселел:

– Какой урок у вас математика?

– Третий, – вздохнул я.

– Вот и хорошо, – Сами поставил портфель между ног и потёр ладони.

– Чего хорошего? – не понял Яник.

– А то, что у нас третий – урок труда, могу сбежать.

– Ну и что? Нам-то не легче… – сказал я.

– Эх, вы! – Сами выразительно постукал большим пальцем по лбу. – Дынные головы, я же хочу вас выручить.

Мы удивлённо переглянулись, ведь сам Сами математику еле-еле тянул на троечку. Неужели он и вправду собирается помочь нам решить задачу?

– Я сорву у вас урок, – пообещал он.

Трудно было принять слова Сами всерьёз, поэтому на уроке я сидел «тише воды, ниже травы», боясь поднять голову. Яник тоже сосредоточенно смотрел в открытую чистую тетрадь.

Вот сейчас Юрий Семёнович раскроет толстый школьный журнал. Проведёт острым ногтем по списку, вскинет седеющую голову и скажет: «Тааакк… К доске пойдёт…»

– Красильников, к доске!

Я был погружён в самые мрачные мысли и ничего не слышал.

– Красильников, я к тебе обращаюсь!

Кто-то, хихикнув, ткнул меня в бок. Я вскочил из-за парты.

– Ко мне?

– Да, да, к тебе… Бери тетрадь и – к доске.

И тут произошло невероятное. Дверь класса приоткрылась и показалась голова… осла.

Все тридцать два ученика во главе с Юрием Семёновичем замерли.

А осёл как завопит! Аж стёкла зазвенели, и лампочка качнулась на потолке.

Что тут началось! Ребята повскакали с мест, втащили в класс осла, стали хлопать его по бокам, смеяться, кричать:

– Пришёл к нам учиться!

Юрий Семёнович с трудом вытолкал животное. Грустно вздохнул и развёл руками… Что и говорить, урок математики был сорван. Впервые так неожиданно и смешно.

Виновник происшествия, впрочем, отыскался тут же. Его заметил, отлучившийся по своим делам, школьный сторож татарин Иса.

Сами успел сигануть через запасную дверь на улицу, но уже было поздно…

На следующий день наш друг вернулся домой с грозной запиской, чтобы в школу обязательно явились родители. Записку написал Юрий Семёнович, который не любил жаловаться на своих учеников директору, а во всём разбирался сам.

Как, однако, быть? Отец Сами давно оставил семью, а мать с утра до ночи работала на конфетной фабрике «Уртак». Очень уж не хотелось Сами расстраивать мать. Ведь у неё на руках ещё сестрёнка и двое братишек. Надо выручать друга, он же из-за нас пострадал, хоть мы и не просили.

И тут Янику пришло на ум – попросить Вазгена побывать в роли отца Сами. Идея понравилась. Тем более, что в школе отца Сами никогда не видели.

Выслушав нашу не совсем обычную просьбу, керосинщик поначалу испугался, как маленький.

– На преступление толкаете? – ожёг нас своим взглядом Вазген.

– Выручить друга, разве преступление? – взмолились мы.

– Эх, огольцы-чимчуки*, – осуждающе сплюнул под ноги керосинщик, но в голосе его мы почувствовали нотку сострадания. И постарались развить успех, мол, это Сами не нарочно, мол, осёл сам за ним увязался…

– Но он же не Ходжа Насреддин.

– Сами внук Насреддина, – пошутил Яник.

– Ладно, – согласился, наконец, Вазген и засмеялся: – Смотрите, внуки Насреддина, чтобы в последний раз!

К визиту в школу керосинщик готовился словно в театр. Умывался целых полчаса, ещё полчаса безуспешно приглаживал проволочную свою шевелюру.

Новенькие брюки-клёш, клетчатый пиджак, из-под которого выпирал зелёный с рубиновыми розами галстук, до синевы выбритый подбородок – всё это совершенно преобразило Вазгена. Мы даже рты разинули. Не керосинщик, а артист Радж Капур!

За десять шагов от него веяло одеколоном «Шипр». Наверное, пол флакона Вазген вылил на себя. Приводя себя в порядок, Вазген приговаривал: «Настоящий мужчина должен пахнуть сигаретами, выдержанным коньяком, а ещё… одеколоном!» Однако именно эта роскошная праздничная экипировка керосинщика едва не погубила задуманное дело!

На полпути к школе, словно на зло, нам встретилась жена Вазгена Амалия. Удивление на узком её лице быстро сменилось гневом.

– Ах, вот ты какой! – задохнулась она. – Пока я на работе, вырядился – и к ней. Ну, я тебе покажу! – Амалия схватила опешившего мужа за плечо и с силой потянула домой.

– Тётя Амалия, подождите, – в отчаянье остановил её Сами. – У нас… у нас, – нашёлся он, – в школе утренник, и мы пригласили на него почётным гостем дядю Вазгена.

Амалия с недоверием посмотрела на нас, потом – с ног до головы уничижительно окинула мужа.

– Какой из него гость, да ещё почётный?

– Прежде чем браниться, надо выслушать, – наставительно произнёс несколько оправившийся керосинщик. – «К ней…» Постыдилась бы при детях.

Но мы не поняли, чего тут надо стыдиться и что такое таинственное «к ней».

– Я тебе выслушаю, – проворчала Амалия, вроде бы остывая. – Смотри мне, одна нога – в школе, другая – дома!

Она ещё долго смотрела нам вслед – пока нас совсем не скрыли деревья.

Всю оставшуюся дорогу наш бедный Вазген сопел, будто провинившийся и наказанный первоклассник. Бормотал: «Порхает как бабочка, жалит как оса». Из всех его слов мы поняли только одно, что «никогда не надо брать в жёны ревнивую кобру». Словно нам вот-вот предстояло жениться…

Школа наша одноэтажная. Окна учительской были распахнуты. И мы с Яником со двора хорошо слышали и даже видели Юрия Семёновича с Вазгеном. Сами же вообще предусмотрительно остался за воротами.

– Так, значит, вы отец Сами? – переспросил Юрий Семёнович, окидывая недоверчивым взглядом керосинщика.

– Разумеется, – с достоинством произнёс Вазген, но даже мы заметили, как сквозь синеву его щёк проступили красные пятна.

Глаза Юрия Семёновича вспыхнули пронзительным светом. В «отца» он, конечно, не поверил, уж очень непохожими смотрелись бы «отец» и «сын», если их поставить рядом, но за отчима, наверное, странного посетителя принял…

– Вам известно, что натворил Сами?

– Да, он мне признался сам.

– Видите ли, осёл сорвал урок…

– Какой осёл? Мой осёл?

Юрий Семёнович не выдержал, хмыкнул.

Мы тоже не удержались, захохотали.

Действительно, Вазген-то имел в виду свою рабочую скотинку, к скандалу никакого отношения не имевшую. Ведь Сами поймал первого попавшего ему в махалле ишака.

Учитель выглянул в окно, погрозил нам крючковатым пальцем:

– Не мешайте работать!

Беседа продолжалась на высшем дипломатическом уровне.

Итак, услышав про «осла», Юрий Семёнович проглотил улыбку:

– Что вы, что вы! Я имел в виду не вашего… гм… наследника, а вульгарного, то есть обыкновенного осла…

Вазген в беседе с Юрием Семёновичем держал себя тоже весьма солидно. Он не размахивал руками, как иные отцы, не грозил выпороть ремнём нашкодившего отпрыска, словом, не грубил, а только кивал головой: «Непременно учту», «Постараюсь повлиять», «Впредь не допущу».

Где он только наслышался таких слов!

– Вот и прекрасно! Сразу видно, что вы интеллигентный человек, – потряс ему на прощание Юрий Семёнович руку. – Рад был с вами познакомиться.

На улице вспотевший Вазген скинул с себя пиджак, сорвал галстук и семимильными шагами устремился домой, изливая на наши головы своё негодование:

– Всё! Клянусь двенадцатью апостолами: в последний раз. У меня тоже нервы не железные! Я честный человек, а вы… а вы…

На другой день керосинщик поостыл. Но мы ощущали себя виноватыми перед ним. И чтобы искупить свою вину, меньше шкодничали, и уроки старались учить назубок.

Правда, потом Вазген не раз ещё выручал нас: меня, когда я нечаянно разбил мячом стекло в ларьке. И Яника, и Сами… И всё это наш друг керосинщик делал в «последний раз».


* Воробьи (тюрк.)

6 комментариев

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.