Из жизни замечательных людей Ташкентцы

Пишет Михаил Книжник в своем ЖЖ.

Мои родители были большими любителями серии «ЖЗЛ».  Книги с факелом на торце занимали две полки в гедеэровском шкафу, купленным ими сразу после женитьбы. Там было несколько, принесенных мамой в качестве приданного. Из них помню только Ирвинга Стоуна о Джеке Лондоне, «Моряк в седле».  Моряк доскакал со мной до Иерусалима. Не то, чтобы я собирался перечитывать, но видеть его мне приятно. Были книги все неплохие: Шкловского о Толстом, Моруа о Дюма и Жорж Санд, Перрюшо о Сезанне, Булгакова о Мольере. Многие я прочитал, но вот просмотрел – все, от первых детских карточек, до суровых, подписанных загадочным выражением «на смертном одре». О революционерах и советских чиновниках родители не читали. Разве что про Усмана Юсупова, но он был свой, узбекский, читать про него было интересно.

Не было у нас книжки о культовом для шестидесятнической интеллигенции Сент-Экзюпери.
Я был здоровым пацаном. Но иногда все же заболевал. И если участковый педиатр, по мнению моих родителей не справлялся, то папа привозил доктора Шварца. «Шварц» в ту пору было слово, означавшее тяжелую и торжественную болезнь. Доктор выслушивал легкие и просил глубоко дышать. Начинала кружиться голова. Термин «гипервентиляция» я узнаю еще лет через пятнадцать. В конце визита папа клал в карман доктора три рубя и отвозил домой на такси.  После этого я достаточно скоро выздоравливал: то ли лечение помогало, то ли организм брал свое.
Шварц был большим книголюбом, обладателем огромной и ценной библиотеки. Говорят, что он дружил с Константином Симонов с поры ташкентской полу-ссылки того. По семейной легенде, осмотрев меня и назначив лечение, доктор Шварц увидел на столе недавно купленного Экзюпери, заинтересовался и сразу получил книгу в подарок.
Конец 70-х, когда я уже вовсю стал читать книжки, совпал с книжным дефицитом, расцветом черного рынка. Посещение таких сборищ в разных городах было одним из любимых развлечений. Когда появилась возможность возобновить книгу Марселя Мижо, папа воспротивился.
– Мы отдали эту книгу, чтобы ты выздоровел. И ты выздоровел. Жертва была принята. Значит, больше не надо.
Интересно, что отец не был ни религиозен, ни суеверен.

Персонажи в ЖЗЛ повторялись редко, хватало новых. Еще многие великие не были охвачены жезеэлизацией. Должна была смениться эпоха в истории, в понимании, в трактовке персонажа, и тогда, да и то не всегда, выходила книга о том же самом замечательном человеке.
ЖЗЛ пережила СССР.  Странно и приятно было увидеть новые немыслимые лица на знакомой обложке. Высоцкий, Юрий Никулин, Иосиф Бродский. Про последнего была неплохая книга Льва Лосева. Но вот не прошло и пяти лет и появляется еще одна книга о Бродском, на этот раз Владимира Бондаренко. Я без труда вытащил из памяти этого персонажа, игрока куняевской команды самозабвенных жидоморов. Что случилось? Укатали сивку крутые горки, на старости лет он решил жизнеоописать пархатого?  Нет, всё в порядке, все на своих местах. Просто после так вовремя поспевшего к русско-украинской войне имперского и антиукраинского стихотворения Бродского, было решено перетащить его, мертвого, от, условно говоря, евреев и либералов, в стан русских воинов со споротыми знаками отличия, туда, к прохановцам, к путинцам. Но довольно множить эпитеты, вы меня поняли. Поэтому впервые в истории серии бедняга Бродский удостоился вослед еще одной жезеэлины.  Более того прошло всего несколько месяцев после неожиданно пышного юбилея, который закатили покойному изгнаннику наследники изгонявших, а вот уже и книжка готова.  Напрашивающуюся цитату про  другого поэта, которого насаждали, как картошку при Екатерине, найдите сами. Покойника можно и пожалеть.  В новом лагере его все равно не полюбят, за чуждую просодию, но условный рефлекс отвращения ко всему, что исходит от Бондаренко, Проханова, Прилепина выработать смогут. Не повезло.