«Утреннее» лицо Ксении Некрасовой Искусство Ташкентцы
Ссылку на источник прислала Зелина Искандерова.
Лариса Алексеева.
Дачники смотрят сочувственно
На женщину неухоженную
Эдак за сорок лет.
Но в чьей-то застрянет памяти
Не эта неряха явная,
Скорее всего — завистница,
А свет из глаз ее косеньких,
А свет рассеянно-остренький,
Бесовско-ангельский свет…
Портрет и персонаж. В каких отношениях они находятся? Какие тайны своего героя выдает портрет или наоборот, скрывает, предлагая легенду взамен обыденной реальности?
И что при этом художник? Только ли мастер, которого ведет карандаш, перо или кисть, а может — провидец, медиум, преобразователь либо сочинитель чужой жизни?
И вот уже вслед за художником мы видим то, чего прежде совсем не предполагали…
Сегодня ее называли бы просто — бомжихой. Это емкое словцо вбирает в себя многие эпитеты, упоминавшиеся в связи с ней заочно и очно: блаженная, сумасшедшая, юродивая, идиотка… А как еще можно было относиться к сиротски одетой женщине, по виду — деревенской, без семьи, крова и определенных занятий другим — нацеленным на созидание, стремящимся поскорее изжить неустроенность послевоенного быта и выстроить собственное счастье? Эта же, пребывая в поэтическом «постоянном восхищении жизнью», будто и не замечала ее неудобств, подбирая крохи и скитаясь по чужим углам. И стихи, нерифмованные, странные — то ли наивные, то ли мудрые, — росли из «сора», не слишком привлекательного и совсем не актуального:
В середине улицы косматая собака валялась на спине, уставя в небо нос. Я цепь к ведру веревкой привязала И стала медленно спускать валек. И все. И надо всем стояла тишина.
Ни внешностью, ни стихами не походила она на поэта.
На советского — тем более.
К ней так и относились: снисходительно, свысока, порой с неприязнью, но и не без удивления самобытностью явления под именем Ксения Некрасова, которую называли запросто — Ксюша. Развлекались нелепостью облика и поведения. Раздражались детской непосредственностью, которая порой казалась фальшивой. И даже, восхищаясь стихами, сторонились ее самой.
Проницательная и чуткая к поэзии и людям Л.К.Чуковская, описывает в дневнике свою «новомирскую» встречу с Некрасовой так: «Целый день в редакции Некрасова. Целый день ждет Симонова: чтобы выпросить денег и прочесть стихи. Я с утра приняла ее первую; показала гранки; выслушала десять стихотворений; условилась, как, когда будем отбирать. Угостила завтраком. Но она не ушла, ждала. Она умна, талантлива, хитра и неприятна. В ее детской прямоте много хитрости и кокетства».
Притворство, игра? Но бывает, что человек притворяется не для веселья, а от ущемленности, самоуничижается не смиряясь, — такое поведение и называют юродством. В этом есть что-то древнее, восходящее к мифологии и одновременно претендующее на особенность, отдельность, стояние на голове по отношению к тому, что все считают правильным…
«Уничижение паче гордости».
«… Меня перестали печатать, объясняя свой отказ тем, что стихи, написанные белым стихом, будут непонятны массам, что они больше относятся к буржуазным, то есть к декадентской западной литературе, а не к нашей простой действительности… Несколько лет мне ставят нелепые барьеры, и я бьюсь головой о стенку…»
Печататься Некрасова начала с 1937 года, еще учась в Литературном институте. Потом война, потеря сына, мужа и та бездомность и неприкаянность, с которыми и бродила по свету, расплескивая вокруг себя какую-то отрешенную, что называется, социально не обусловленную, радость.
«Блаженство» и «блаженная» — слова одного корня. Наверное, потому, что если и живем в ожидании чуда, то на чудо в лохмотьях никак не согласны, считая его явлением «паранормальным», а попросту, чудным.
И еще одно «морфологическое» замечание относительно бытия и быта поэта. Как правило, это совсем не тождественные реальности. Их совпадения и границы размыты, зыбки, но столь же ощутимы, как разница между глаголами «бывать» и «быть».
В случае с Некрасовой поэтическое бытие демонстративно игнорировало условности быта и человеческих отношений, доставляя неудобства в общении и взывая к отзывчивости особого рода, которую к взрослому человеку проявлять чрезвычайно сложно.
Вроде бы скромная и неприхотливая, она умела занять собой много места, подчинить себе окружающих — читая стихи, прерывая разговоры, требуя еды, укладываясь спать — все не вовремя и невпопад.
Валентин Берестов вспоминал, как в военном 43-м, оказавшись в Ташкенте, Некрасова без церемоний явилась к Ахматовой, как к родственнице — со стихами и поселилась в ее тесной комнатенке, не спросив на то позволения. Опекавшие Анну Андреевну дамы, получившие прозвище «жен-мироносиц», советовали ей прогнать бесцеремонную гостью.
«Ну что ж, — говорила Анна Андреевна, — Ксения считает, что если она поэт — ей все можно. А она — поэт».
Есть третий глаз - всевидящее око,- им скульптор награжден, художник и поэт: он ловит то, что прячется за свет и в тайниках живет не названное словом…
Этими «всевидящими очами» поэт и художник легко находят друг друга, проникают в тайники творчества, увлекаясь несходством схожего, удивляются не странности, но чуду.
* * *
Фальковские наброски портретов Ксении Некрасовой поступили в Государственный Литературный музей в 80-е годы от Ангелины Васильевны Щекин-Кротовой, вдовы художника. Вместе с ними она предала и машинописную статью свих воспоминаний, которые вскоре были опубликованы в одном из выпусков альманаха «Панорама искусств».
Формально карандашные рисунки, как и пастельный этюд, можно назвать подготовительной работой художника к большому портрету Ксении Александровны (1950), который находится в собрании Русского музея. Живописно он хорош, образ будто «вылеплен» красками, подобно вятской игрушке.
В красном платье и бусами из фасоли «Ксана сидит на табуретке, сложив на коленях маленькие руки. Ножки в черных ботинках чуть выглядывают из-под подола. Карие глаза смотрят настороженно и задумчиво, чуть склонена голова к плечу…, — описывает холст Ангелина Васильевна и добавляет — Ксане сначала этот портрет не понравился. Видно, она представляла себя как-то по-иному. «Почему он написал меня так запросто? Я ведь изысканная». «Здесь ты очень похожа на свои стихи». «На стихи? Да, это мысль!».
Мои стихи иль я сама - одно и то же, - только форма разная…
Во время сеансов она всегда читала свои стихи, а иногда сочиняла их тут же, в мастерской, лежа на тахте. «Сначала она что-то бормотала, как во сне, — пишет Щекин-Кротова, — а потом громко, дирижируя пальчиком, повторяла две-три строчки и кричала мне: «Запиши, запиши, а то забуду!».
Theatrefront in Sarajevo
Фальк с восторгом отзывался о «зрительных находках» Некрасовой, которые будто просились на холст:
Это не небо, а ткань, привязанная к стволам, голубая парча с золотыми пчелами и россыпью звезд на древесных сучках.
Думается, рассматривая картины художника сквозь строки Некрасовой, мы найдем в них ответные им живописные реплики…
Декоративная метафоричность портретного образа явила миру поэта, которого читатель почти не знал — первая ее книга, «Ночь на баштане», выйдет в 1955-м, спустя пять лет после создания портрета. Но пикантное сочетание «изысканного», элитарного Фалька с «простонародной» Некрасовой делало из нее «неизвестную» с большой буквы.
Когда на просмотры картин, или как называл их Святослав Рихтер, «концерты Фалька», по воскресениям собиралась публика, Некрасова охотно и с удовольствием по просьбе художника читала стихи, которые он выбирал сам, увлекаясь ее зрительными образами, музыкальностью интонации, свободой поэтической речи.
Живопись и поэзия звучали согласно, взгляды «формалиста» Фалька и «язычницы» Некрасовой, что называется, совпадали: «Идол наш — наш собственный глаз с вечной прорубью в мысль…»
Персонаж и портрет, взаимодействуя друг с другом в одном художественном пространстве, кажется, не могли не производить эффектного впечатления. Живописное воплощение поэзии Некрасовой должно было стать «новой формой», которая противостояла бытовому, да и литературному образу «убогой Ксении», утверждая необычность, исключительность, отдельность ее облика и таланта.
Художник просто переставил ударения. Изменил «чуднУю» на «чУдную».
…Люблю в пристанище я это заходить, под крышей этой забываю я и горести, и странности мои. Сходились юноши сюда с неуспокоенной душою, седые женщины с девичьими глазами и убеленные снегами художники, постигшие и страны, и моря. Но жизнь, как в молодости тайной, вся нераскрытием полна.
Впрочем, не будем преувеличивать. Всему — и вниманию к тайне — свое время.
В одном из разговоров с Татьяной Бек на ее вопрос о Некрасовой, которую она любила и ценила, Генрих Сапгир отвечал так:
«Я забыл об этом. … Мне одна женщина недавно говорит: «Генрих, а вы не помните, как бывали у Фалька (на набережной у Парка культуры — странный красный дом) в мастерской?» Да, вспомнил теперь. И Ксению я там встречал, и не раз. Она, конечно, была действительно сумасшедшая, и ничего из разговоров не получалось. Такая полная с крупными бусами. Стихи читала»…
Графических портретов Некрасовой — набросков, рисунков, этюдов, выполненных Фальком в 40-е-50-е годы, известно около двух десятков. Они разные, но все очень живые.
Отличает их нечто общее: взаимодействие словесного и зрительного образа, когда модель интересна не своей наружностью, а тем состоянием, в котором открывается неповторимость личности. Видеть эту обнаженную сущность художнику случается не так уж и часто, обычно люди пытаются укрыться за внешностью как за костюмом, предлагая им и обойтись.
Здесь же удача шла в руки.
Это лицо увлекало своей изменчивостью, подвижностью проявляемых эмоций, будто поэзия, проступавшая сквозь человеческие черты, высвечивала их каждый раз иначе, по-другому…
Люблю я утренние лица людей, идущих на работу,- черты их вычерчены резко, холодной вымыты водою…
Поэтому, если портрет на холсте — художественное бытие, репрезентативная легенда о Некрасовой, то графика — «документальный репортаж» о ней, в котором при отсутствии фотографических портретов, звучат пронзительные обертоны, возникает ирреальный смысл.
"Блаженная" попала на "иконы". И что-то мне хотелось людям дать: Добро ли совершить, Иль написать стихи о человечьем лике.
Графические — негромкие — лики органично совпали с негромким поэтом. И более: художество стало поэтическим обликом Некрасовой, не только воссоздало — возместило или даже перекрыло явление ее физического лица.
Теперь оно — девичье, умытое свежестью, как на портрете с бусами из рябины; тревожное, степное, взятое крупно, с размахом; еще одно — с расстояния — задумчивое, в туманной сетке легких штрихов; или то, с чуть приподнятой бровью, на портрете, где на коленях у Некрасовой уютно свернулся котенок…
Прекрасная поэтесса Инна Лиснянская (см. эпиграф) совсем недавно, в марте 2014, ушла из жизни…
На сайте о ней вспоминали…
Zelina Iskanderova[Цитировать]