Творог и Масло Искусство

Санджар Янышев — поэт, переводчик, сценарист. Автор пяти книг стихов, составитель антологий и альманахов, посвященных современной литературе Узбекистана. Публикуемый рассказ — из готовящейся к изданию книги «Умр».
Опубликовано в журнале: «Дружба Народов» 2014, №4

Творог и Масло

Рассказ
Анатолию Найману

Автобус навсегда покинул Теплое озеро (озеро, кстати, было морем, а вода в нем холодна, как рыбья кровь) и уже семь часов из пятнадцати ползползполз… Горы все больше походили на гигантские, в несколько слоев, лепешки животного происхождения. Ночь приняла форму ползущего сарая, смешавшись с настоянной духотой вкуса козьего молока.

Любимый артист, за пластинку которого меня шельмовал однажды мой иракский дядюшка («То, что ты купил, знаешь, как называется? Фуфло!») — все равно любимый — на повторяющихся трех нотах выкликал женщин с опереточными именами, пахнущими, как клумбовые цветы.

Автобус пошел в гору; после «Мюзетты, Жаннетты, Жоржетты» большерукий водитель, не дождавшись итоговой «ах, Мурьетты», проявил солидарность с дядюшкой и чуть смазанным щелчком учредил ташкентские новости. Силы были неравны, всюду ночь, прости нас, любимый артист, приеду домой, все поправлю…

Нас — то есть меня с братом (он рядом, всегда рядом) и маму (она сзади дремлет, всегда дремлет, никогда не спит).

Если обернуться в черную перспективу межкресельного прохода, то по диагонали от мамы также не спит красивая женщина с длинными, похожими на проволочный лабиринт волосами. Она давно уловила этими антеннками мой интерес — я чувствую связь, хотя и младше ее вдвое. Ей, наверно, тридцать — в этом возрасте нас родила мама, эта цифра навсегда — магический компас: раз в тридцать лет стрелка принимает исходную позицию под названием «кто ты?». Когда мне будет тридцать, я спущусь в Аид, в шестьдесят похороню Главного Человека, в девяносто похоронят меня и так далее.

На Горячем озере мы познакомились с двумя тридцатилетними подругами из Кемерово: у одной хозяйки жили, на пляж ходили вместе, в бадминтон играли; я вообразил, как мы с братом на них женились, но сперва вызвали на дуэль их тридцатилетних мужей и убили в неравном поединке. Я как начинающий Шекспир прожил эту сцену и все последовавшие, я увидел всех героев и яркий, спустя тридцать лет, финал.

И вот я еду в автобусе домой и сравниваю собственную задумку с тем, что произойдет на самом деле.

Я сыграю на московской сцене роль Клавдия; брат сделает предложение моей третьей жене; а потомственный алкоголик Упырь, чем-то прельстивший малолетку Вику, проживающую над нами со своим дедом, сделает ей ребенка, внедрится со своей мамашей-упырихой в ее жилплощадь, на место отравленного внучкой деда, и они станут ждать, когда подрастет ребенок, чтоб избавиться уже от Вики; и упыренок действительно подрастет, зарежет и папу, и бабушку — не из мести за маму, а ради той же самой жилплощади — или просто так. «Шекспиру и в голову не пришел бы такой сюжетец».

Слева от меня — зеркально, через проход — Карлик (туловище большое, ножки короткие) в тюбетейке, с мокрым носовым платком, расправленным и прилепленным к шее, словно пластырь. Он ведет свою речь давно, он вкладывает ее рыхло-творожными комочками в помятый приемник того, кто еще левее, кто целиком нам не виден — только большое увядшее ухо… Оно, впрочем, также сокрыто ночью — можно лишь догадываться о его частичном присутствии. Слухом брата я сосредоточен на еле сочащихся радионовостях, но своего мне сейчас достаточно, чтобы разгрузить незримого слушателя: все сказанное должно быть услышано, все услышанное — забыто.

«Ка-анечно, ты жаловайся. Горбачеву. Пугачеву. Аллаху. Ой-бо!.. Положи это сюда, я не возьму. Ты когда последний раз кушал? Два часа? Уже надо. Не хочешь? Смотри… Басня Крылов знаешь? Попрыгунья-попрыгай… Лета красный пел? Пел. Ахборот¹  смотрел? Смотрел. Чай-лепешка кушал? Кушал. Тамара Ханум²  слушал? Слушал. Вот теперь меня послушай».

Спрашивая и отвечая, Карлик, должно быть, похлопывает собеседника по внешней стороне ладони и пяткой потирает себе пятку, в память о карликовых сандалетах в спертой темноте подошвенного уровня.

«Твойпраблем-маблем — это тьфу! Забудь. Ты чистоганскийурус? Ну, русский, татар? А-а-а. Иссык-Куль отдыхал? Хоп, слушай. Если че непонятно скажу, спроси, хоп?

Есть женщина, Асаль, мед. Женщина хорошая, красивый, аспирантур кончила медицинский.  Хочешь, отдам тебе, будет твоя жена? Уже надо — ты мужчин или нет?.. Только ты делай, что я скажу — и тип-хоп… Разный нитка идет к Асаль. Вот за один нитка потяну, смотри что будет.

Отец у нее сволочь, скотина, только хуже, всем плохо делал, себе одному хорошо, людей убивал, сам стрелял, в 37-й, 38-й, война был — тоже стрелял, своих, не чужих, пытал, потом стрелял: особист был, враг искал, мно-о-ого… Имя — Эмас³ .

Один выстрел Эмас сделал хороший: Асаль, — но тоже, анаиньски^4 : сначала ее мама украл, у хороший человек украл. Как украл? Слушай, интересно.

Был девушка, Мухае, в Бекабад жил; был парень, Ким⁵ , Мухае любил, жениться хотел, все правильно сделал, к ее отец Искандар-акя пришел, рука просил, отец сказал: по узбекский обычай женись — тогда даю тебе Мухае. Ким — механизатор, Искандар-акя — тоже механизатор. Хоп, по руки ударили, назад дорогу нет, только вперед.

А тут — опске! — Эмас, брат Ким (папа общий, мама разный), он тоже Мухае жениться хочет, пришел:

— Дайте мне Мухае.

Искандар-акя говорит:

— Как я тебе даю Мухае? Она Ким невеста, Ким твой брат.

— Э, какой он мой брат, пол-брат, почти не брат, дай Мухае!

— Поздно, назад дорогу нет.

Никох⁶ , все правильно сделали, мулла позвали. Потом все в один дом жили: Ким, Мухае, Эмас, папа общий, мама разный.

Один день Эмас пришел, мешок принес, тяжелый.

— Бери, Ким, мешок, дай мне Мухае!

— Это чо-о-о такое?

— Это земля, хороший, мягкий, как масла, ке, смотри…»

Автобус пошел под уклон; сейчас он катился, будто на одной инерции — мотора я больше не слышал, барахтающегося слева бубнежа — тоже. Я слышал мамино еле-ельное дыхание (почему спят всегда громко, а дремлют тихо? — наоборот должно быть!), я слышал мелкий порох колес под дымящимся металлом. Все радионовости — и свежие, и вчерашние — свернулись в узкую трубочку, прицелившуюся свободным концом в сторону задних кресел (и красивой женщины с проволочными волосами). Поэтому к вещанию Карликая подключен теперь слухом брата. На сей раз контрабанда разворачивающегося сюжета — как подтаявшее масло, без единого комочка; ухо адресата лоснится и капает в подставленный платок.

«…Открыл Ким тот мешок, в мешке и впрямь — земля: черная, жирная.

— Зачем мне земля?

— Придет время — она превратится в золото.

— Брат, мне не нужно золото.

— А чем со мной расплачиваться будешь, когда срок настанет?

— Какой срок?

— Увидишь.

Ушел Эмас, уехал в Ташкент, сделался большой начальник, стал врагов республики преследовать. Эмас в Ташкенте служит, а в Бекабаде исчезают люди. Каждую ночь кто-нибудь пропадает бесследно. Пропал Кимов друг Фархад. Искандар-акя, отец Мухае, пропал, словно в небо улетел. Два брата Мухае исчезли, словно под землю провалились. Алексей Гамлетович, Кимов дядя по матери, ушел на работу — не вернулся. Мать Кима поехала его искать в Ташкент — две недели нету от нее вестей…

Собрался Ким. Поцеловал Мухае, взвалил себе на плечи мешок с землей и отправился в столицу.

Больше его никто не видел. На следующий день приехал в Бекабад Эмас и объявил оставшимся жителям, что пропал его брат героически, что ушел в никуда, поэтому не вернется ниоткуда. И он, Эмас, принимает на себя жену своего брата — по законам человеческим и небесным.

И увез Эмас, большой начальник, Мухае в Ташкент. И стали возвращаться в Бекабад пропавшие люди: мать Кима, дядя Кима, два брата Мухае, отец Мухае, единственный друг Кима…

Спустя годы, в 57-м, уже старухой родила Мухае близнецов: мальчика и девочку. И вот какая странность. Мальчик был похож — и лицом, и фигурой — на Эмаса, девочка — статью и красотой — на Кима, сводного брата Эмаса. И назвала Мухае дочку — Асаль, что означает “мед”. И назвал Эмас сына…»

Автобус остановился. Но прежде, покуда Карлик лил свое масло, из черноты салона вышла женщина, та самая. Она проплыла, как медуза, едва коснувшись меня узкой полоской прохлады. Весь оставшийся воздух забрали наэлектризованные волосы, образовавшие за спиной женщины черную устойчивую пену. Она что-то сказала водителю, и спустя полминуты автобус встал, двери раздвинулись облегченно.

Выпустив женщину, большерукий водитель впервые повернулся лицом к салону и оказался латышским актером Лицитисом из жуткого фильма «Акванавты». Наверное, он хотел предложить пассажирам прогуляться, но, чуть помедлив, вышел сам. Я прокрался к выходу, оставив позади маму, брата и притворившегося спящим Карлика. Женщины нигде не было.

Мы стояли в степи, на обочине мира: даже рисунок звезд был иным, нежели тот, который я выжигал на фанере раскаленной заколкой для волос. «Ирак!» — кольнуло под нижним ребром. Дырявая крышка чуть приподнялась, в узкой щелке показался день другого места, другого мира — видение было почти случайным, ничего не стоило его отнять как неоплаченное…

И тут я услышал знакомый, с комочками, голос.

«Попрыгунья-попрыгай… Вот здесь чисто граница, а я знаешь кто? Натуральский пограничник. Хужаин. Здесь — мой закон, понимаешь? А на тебе тридцать живой человек. Пока живой…»

Карлик! Я вижу три силуэта. Водитель и еще кто-то третий, самый высокий, почти вдвое против Карлика. Видимо, его сосед по автобусу, Промасленное Ухо. Что-то важное решается, нужно обойти автобус, нужно спрятаться за ним, пока еще это возможно. Нет, к автобусу не подойти, меня увидят, меня окликнут, и я навсегда останусь в этой степи, в этой ночи, никто не хватится до самого Ташкента. Мама хватится, она не спит, она дремлет. Опасно для мамы.

Я двигаюсь в обратном от автобуса направлении, я делаю большой круг, я несколько раз проваливаюсь в какие-то норы. И вот — горячая стена автобуса, мое прикрытие. Можно попробовать войти в салон, но там я ничего не пойму. А здесь я вижу всех троих — и не только вижу. Все сказанное должно быть услышано. Говорит снова Карлик.

Карлик: Э, хурматли, уважаемый, хоп, да? Мне лично — чо надо? Вот этот человек — мой лучший друг, ему жениться надо. А он нищий, как ободранный кукуруза. Студент — чо ты хочешь.

Студент: Расул Эмасович, я…

Карлик щипает лучшего друга пониже спины, тот задумывается.

Карлик: Ему жениться, а у невеста брат — жадный, просит бакшиш. Много просит, тебе столько не спать. Двадцать мешков золота просит. Девятнадцать я даю. Один — ты дай. Или твой автобус, знаешь, в Ташкент не успе-е-ет. По дорога мелкий камень на колесо, обрыв попадешь, и от глупый муравьешка будет плоский лепешка, да? Давай, назад дорогу нет, только вперед.

Все-таки — в салон, закрыть двери, запереться, попробовать завести мотор. Разбудить пассажиров? Откуда у водителя мешок золота? Подкрасться к Карлику и — камнем его по огромной голове? А если в автобусе — сообщники?

Карлик: Я тебе что, ты думаешь, обманываю? Я тебе щас невеста покажу. Асаль, опске, Асаль!

Медленно, словно под водой, мимо меня проходит Женщина с проволочными волосами. Где она все это время была? Пряталась за колесом, приняв карликовые формы, а теперь с каждым шагом становится выше… Она меня не видит — где я?..

Асаль приближается к Студенту и берет его за руку. Студент закрывает глаза; он готов на все. На все готов и большерукий латыш. Живая невеста — это аргумент. Что тут поделаешь? Нужно доставать бакшиш.

«Один мешок давай. Девятнадцать я даю», — напоминает Расул Эмасович.

Латыш идет к автобусу, восходит к своему водительскому креслу, из-под нижнего пуфика извлекает тяжелый мешок и протягивает его оседлавшему нижнюю ступеньку по-хозяйски проворному Карлику. «Малядесь, ай, малядесь, щас дорога будет чисто масла, два часа Ташкент будешь… Нет — один час. Гарантия!»

Спустя полминуты я вижу всех троих на фоне рассветного экрана, они торжественно удаляются прочь: Женщина, Студент и Карлик с мешком. (Задачка от нашего физика Гришани: что больше весит — килограмм золота или килограмм хлопка?) Проворный Карлик даже не заглянул в мешок.

Какой опасности мы избегли — рабства в гнилой яме, среди чужих языков, мучительной или мгновенной смерти… Никто не поверит, даже брат.

«Мальчик, эй, мальчик, ты с нами?»

Лицитис заводит мотор, через стекло судорожно сжавшихся створок я пытаюсь еще провожать прекрасную троицу, но машина совершает разворот — пора занять свое место.

С наступлением света приходит озноб. Как ни странно, мама давно (судя по напряжению во взгляде) бодрствует. Неужели она видела?.. и слышала?.. Нет, она видела другое, она слышала по радио новость, которая отменяет все, что со мной только что, этой ночью, этим летом, произошло. Отменяет Карлика с его роковой сестрицей, коварного папашу, бекабадских родственников и даже злосчастного Кима…

Я бужу слух брата, потому что сказанное мамой предназначается нам обоим. Я прошу ее повторить и слушаю странную, непостижимую, первую в своем роде, касающуюся каждого (и даже иракского дядюшку) новость — всеми четырьмя ушами.

«Умер Андрей Миронов».

¹Ахборот — новости (узб.).

² Тамара Ханум — советская танцовщица, певица, народная артистка Узбекской ССР.

³Эмас — отрицательная частица «не», «ни» (узб.).

⁴ Нецензурное узбекское пожелание (родственное русскому «…твою мать»).

⁵ Ким — кто (узб.).

⁶ Никох — узбекская свадьба.