Неразгаданный акростих Искусство

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

(О Павле Васильеве и Сергее Островом)

1
С грустью узнал о смерти Острового Сергея Григорьевича (1911 — 2005гг.), почти ровеснике века — героического, трагического…

Вспомнились лучшие стихи поэта, песни, ставшие народными: лирические — «Вы слыхали, как поют дрозды», «Песня остаётся с человеком», озорную и плясовую — о зиме, которая «солила снежки в сиреневой кадушке» и героическую — «У деревни Крюкова», где погибает взвод.

Последнюю, записанную на виниловую пластинку ещё в 80-е годы, часто в минуты печали, поставив на тёмный кружок радиолы, слушала моя богобоязненная тётушка Елена Николаевна. Во время войны именно возле этой безымянной подмосковной деревеньки погиб её брат — Ванечка… Тётушка, слушая песню, всегда украдкой смахивала краешком платка набегавшие слёзы.

Конечно, она не знала, кто написал слова этой песни. Да это было и не столь важно: двусторонняя незримая связь с поэтом (и наоборот!) была однозначно. А это и есть, то самое главное, ради чего творит любой настоящий художник.

С. Г. Островой родился в Новониколаевске, ныне Новосибирске. О себе, как яркий поэт, Сергей Островой, заявил в 30-е годы. Тогда же в русскую советскую поэзию свежим ветром, узнаваемо и неповторимо, буквально ворвались такие поэты, как Д. Кедрин, Яр. Смеляков, Б. Корнилов… Список можно продолжать ещё и ещё. В зависимости от пристрастия к тому или иному автору. Что ни имя, то открытие!

Первый сборник песен С. Острового «На страже границ» вышел в 1935 году, а вторая книга «Стихи» — в 1937-м. Обе были тепло встречены критиками, друзьями по перу, читателями. Затем была война. На фронт С. Островой ушёл добровольцем, не смотря на то, что по состоянию здоровья (слабое зренье) мог получить бронь. Прошёл войну от начала и до конца. Сначала рядовым, потом сотрудником дивизионной газеты. Был ранен, награждён медалями. Уже после войны, у поэта выходили и другие книги стихов и поэм: «Я в России рождён», «Вера, Надежда, Любовь», «Годы… Новая лирика», «Мать», «Баллада о любви», сборник рассказов «Зелёная обезьяна» и др. Многие стихи поэта, положенные на музыку именитыми композиторами, становились известными песнями.

Некоторые из них поют и сейчас во время застолий и на концертных площадках.

В последний год жизни Сергея Григорьевича я несколько раз пытался встретиться с ним. Понимал, что годы берут своё и надо успеть… Звонил ему на московскую квартиру, но мне постоянно отвечали: «Сергей Григорьевич болен» или — «Позвоните попозже, сейчас он отдыхает»… Что поделаешь, возраст!

Словом, так и не удалось сойтись, поговорить о прошлом, о поэзии, узнать о взаимоотношениях Сергея Григорьевича с прекрасным русским поэтом Павлом Васильевым (1909 — 1937гг.).

2
С творчеством Васильева я впервые познакомился в конце 60-х. Это был наиболее полный на то время симпатичный том стихов и поэм поэта, изданный Гослитиздатом. С первой же страницы книги на меня пахнуло жаркими казахстанскими степями. Я увидел табуны полудиких кобылиц. Почувствовал терпкий запах тимьяна, сравнимого с забродившим кумысом. Перед глазами в светлых бликах предстал зеленоглазый Иртыш, с раскинувшимися по его берегам, словно гнёзда, казачьими станицами, в названиях которых слышалось что-то птичье — светлое, высокое. Представились во всей полноте судьбы моих соотечественников — переселенцев, с их непростым жизненным укладом на чужих землях, ростки дружбы, зарождавшейся на стыке двух великих культур — русской и азиатской.

Горячая любовь, ни в чём не уступавшая шолоховским героиням, свадьбы, ярмарки, рождение ребёнка и смерть человека — причудливо переплетались в песенных стихах Павла Васильева. Боже мой, до чего же близко и дорого было всё это мне — русскому человеку, рождённому в Средней Азии! Как схожи были судьбы людей, оказавшихся когда-то на окраине могущественной империи…

С этой книги, пожалуй, и открылся для меня огромный интерес к жизни и творчеству Павла Васильева, у которого отняли жизнь так же рано, как у Лермонтова. С тех пор каждое слово о нём, каждое его стихотворение, появившиеся в печати, я старался не пропустить. Отыскал в Ташкенте, живущую на улице Фрунзе, дом №3, Евгению Адольфовну Стэнман (в замужестве Киссен) одноклассницу по Павлодару будущего знаменитого поэта, которой посвятил он проникновенные строки. Записал всё то, что мне, казалось, упустили другие васильеведы. Опубликовал об этой встрече очерк. И, конечно, тогда в конце разговора, я не преминул задать, давно интересовавший меня вопрос:

— Бывал ли Павел Васильев в Ташкенте?

— Думаю, что нет, — подумав, ответила Евгения Адольфовна. — В Ташкенте я с 30-х годов. Европейская его часть была маленькой, компактной. И, если бы Павел посетил наш город, наверное, я была бы в курсе.

«Наверное» оставляло какую-то слабую ниточку, что я всё же найду когда-нибудь твердый ответ на свой вопрос. Ну, не мог, просто не мог, такой неутомимый путешественник, как Васильев, живший в соседнем Казахстане, не побывать в солнечном городе!

На такую версию меня подтолкнул следующий факт. В середине 70-х годов вместе с преподавателями РПИРЯиЛ (республиканский педагогический институт русского языка и литературы) С. И. Лиходзиевским и К. Н. Громом я навестил старейшего ташкентского литературоведа Д. Я. Вифлеемского, жившего за Алайским базаром на улице Урицкого. Он тогда сильно приболел. Пока мои старшие друзья в большой затенённой комнате, видимо, служившей хозяину кабинетом, беседовали с Д. Я. Вифлеемским, я с интересом разглядывал внушительные полки с туго заставленными книгами. На одной из полок, словно выставленная напоказ, меня привлекла небольшая книга. Я осторожно взял её в руки. Ба! На обложке значилось: Павел Васильев. Соляной бунт. Поэма. Москва, Гослитиздат, 1934г.

Это был настоящий раритет! Первая и последняя, вышедшая при жизни поэта книга… Но ценность её ещё заключалась и в том, что на титульном листе книги стоял крупный штамп: «СИГНАЛЬНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР». Те, кто работал в советские времена в издательстве, хорошо знают, что это значит. Первые десять обязательных экземпляров, вышедших в типографии, представлялись сначала в издательство на подпись, своеобразное ОТК, тем, кто работал над книгой — редактору, художнику, техническому редактору, главному редактору, в общем, всем тем, кто несли ответственность за издание книги. Но самой главной подписью считалась закорючка редактора Главлита, то есть цензора. В основном от него, как от падишаха, зависело: быть книге или не быть… Случалось, что и рубили издание на корню, на самом выходе в свет. Уж кто-кто, а Павел Васильев сполна испытал подобные экзекуции на себе. И только после всех собранных подписей печатался весь тираж книги.

Вот одна из них и долетела аж из самой столицы до города «дружбы и тепла». Но какими путями она добралась сюда, как оказалась у Д. Я. Вифлеемского?

Улучив паузу, я обо всём этом спросил у хозяина раритета.

— Книжку «Соляной бунт», — сказал Дмитрий Яковлевич, — я купил после памятного Ташкентского землетрясения на Тезиковке у пожилой женщины, вполне интеллигентного вида, она даже не торговалась. Тогда многие старожилы уезжали из города…

Больше я ничего не узнал об интересующей меня книге, а, значит, и об авторе. Но и на том спасибо случаю, что мне посчастливилось прикоснуться к первоизданию известной поэмы.

Вскоре в издательстве «Ёш гвардия» (аналог московской «Молодой гвардии»), где я в те годы работал редактором, заглянул В. Е. Кайдалов. Не смотря на разительную разность в возрасте (художник был старше меня на восемь пятилеток) мы с ним приятельствовали, иногда выпивали. Мне даже было лестно лишний раз сбегать в ближайший магазин за бутылкой спиртного. А как же, попросил сам Народный художник Узбекистана! Все более значимые книги — М. Шевердина, Я. Ильясова, сборники народных сказок, выходившие в Ташкенте, иллюстрировались им. Но более всего объединяла меня с художником любовь к литературе и живописи. К тому же, Владимир Елпидифорович, хорошо знал довоенных местных писателей и поэтов, с некоторыми из них дружествовал — с Б. Чепруновым, Джурой (Ю. Пославским), В. Титовым-Омским, первую книжку которого «Встречи с героями» даже проиллюстрировал. О каждом из них он мог рассказать массу интересных историй, с характерными деталями и живыми рисунками того времени.

В 37-м Б. Чепрунов и В. Титов-Омский будут расстреляны, по доносу своих же друзей-писателей, Ю. Пославский погибнет позже под жерновами ГУЛАГа. В 50-х во время хрущёвской оттепели они будут реабилитированы. Выйдут их книги. Но стихи Ю. Пославского ещё ждут своих издателей. Также В. Е. Кайдалов приносил мне показать редкие издания тех лет. Например, журнал «Атака», издававшийся при содействии ТуркВО (Туркестанского военного округа). Наизусть выразительно читал стихи В. Титова-Омского, начинавшиеся строчкой: «Полк выходил из горячих песков…» Слова, вроде бы, прозаические, но для тех, кто проходил воинскую службу в тамошних гарнизонах, сердцем понимали сколь они мужественны, по-особому прекрасны. Всё это художник вкладывал в интонацию своего хрипловатого голоса.

В ту самую встречу я спросил В. Е. Кайдалова:

— А вам знакомы стихи Павла Васильева?

— Почему только стихи? — удивлённо произнёс художник. — Я с ним лично был знаком…

— По Омску, Павлодару?

— Эк, юноша, как тебя далеко занесло! Здесь мы познакомились. Здесь, в Ташкенте.

У меня так и ёкнуло сердце: вот она разгадка, где таилась… Совсем рядом. Мешать разговором работе своих коллег не хотелось и, отпросившись у главного редактора, мы с В. Е. Кайдаловым естественно переместились в чайхану на Урде. Здесь, после обеда, почти нет народа. Столы пусты. Тишина. Прямо за перильцами бежит, подмигивая светлоглазо, Анхор. Опять-таки прохлада от воды в эти знойные часы.

Владимир Елпидифорович, на правах старшего, заказал чайник с белым чаем (с водкой) и чайник с настоящим чаем. Ну и, конечно, закуску — шашлычок, салатик из помидор и огурцов, пару самсы.

Выпили по первой и второй.

— Так, на чём мы остановились? — встрепенулся Владимир Елпидифорович. — Ну, да… Павел Васильев. — И он, глядя в сторону башенки, «плывущей» над ювелирным магазином, что на правом берегу реки, задумчиво прочитал:

Поверивший в слова простые,
В косых ветрах от птичьих крыл,
Поводырём по всей России
Ты сказку за руку водил. —

Прочитал и вздохнул:
— М-да, сейчас поэты так не пишут…

— Почему? — возразил, было, я. — А Евтушенко, Вознесенский?.. — они тогда находились в зените славы. Собирали целые стадионы своих почитателей.

— Ну, да, — сказал старый художник. — Ребята талантливые. Но у них всё идёт от ума, от прочитанного, а отсюда — мало… — и Кайдалов постучал кулаком по левой груди. — А Васильеву удавалось всё это причудливо совместить. Ну, так вот, а теперь — ближе к нашему основному разговору… Не знаю только: интересно тебе всё это будет или нет?..

— Рассказывайте, рассказывайте, — поторопил я: услышать что-нибудь новое, пусть даже незначительное, о поэте, стихи которого полюбил, всегда интересно…

— Точно помню, — продолжил художник свой рассказ, — был 36-й год. 37-й у меня измазан чёрной краской, об этом ты сам знаешь. Стоял июль или август, скорее — август. Сужу потому, как базары к этому времени будто взрывались от груш, винограда, дынь и арбузов. Это их месяц. В один из таких дней, на Каблукова, где я жил, поздно вечером по-свойски громко и озорно в окно постучали. «Кто-то из своих, — подумал я. — Чужие так не барабанят». Открыл калитку, вышел на улицу: так и есть! Стоит мой друг — художник Гоша Карлов, для других Георгий, со своей неизменной «аксакальской» рыжей бородкой, а рядом с ним молодой человек — лет двадцати-пяти — тридцати. Высокий, худощавый, в светлой рубашке, вышитой по вороту крестиком, и брюках оливкового цвета, на ногах — парусиновые туфли. Волос вороной, вьющийся, а глаза чуть-чуть насмешливые, так и рассыпают синь. В руке — чемоданчик. Сразу видно, что не здешний, приезжий… Такого сразу запомнишь.

— Знакомься, — сказал Карлов. — Это мой земляк по Павлодару. Поэт!

— Павел, — представился молодой человек и, протягивая ладонь, добавил: — Васильев.

— Проходите, — пригласил я нежданных гостей в дом.

Уже во дворике, под вишнями, на широкой дощатой тахте, жена моя на скорую руку «нарисовала» из того, что было на кухне, как говорят узбеки, достархан. А я взял пятилитровый бидончик и — к соседу Вуколычу за вином. У него в подвале всегда имелось для продажи (только знакомым!) хорошей выдержки виноградное зелье.

За поздним ужином я узнал подробности: Павел прибыл в Ташкент из Москвы ночью. Переночевал на вокзале, а утром отправился в Союз художников Узбекистана, чтобы узнать адрес Виктора Уфимцева. С Уфимцевым Васильев был знаком по Омску. Там же Павел посвятил своему другу художнику-футуристу замечательное стихотворение «Верблюд». О том, что Виктор давно перебрался в Ташкент, Васильеву кто-то сообщил из знакомых в Москве. Хотелось встретиться с давним другом, поговорить. А то, когда ещё представится такая возможность. И представится ли?.. Однако в Союзе художников сказали, что Виктор Иванович в настоящее время с группой художников находится на этюдах в горах. В это время в коридоре и встретился Павлу Гоша Карлов. Познакомились, разговорились. Оказывается, детские и юношеские годы Карлова прошли там же, где и у Васильева. Для обоих не пустым звуком, а родной музыкой звучали названия городов — Павлодар, Усть-Каменогорск, Омск. Ну и, конечно, Иртыш, где они когда-то рыбачили. Как бывает в подобных случаях, молодые люди, решили обмыть и закрепить знакомство. Ведь поэт и художник по существу братья! Но тут Васильев замешкался, достал из чемоданчика небольшой блокнотик. Быстро пролистал его и сказал, что ему сначала надо заглянуть в редакцию газеты «Правда Востока» к какому-то журналисту, тоже знакомому по Казахстану и Сибири. Имени его я уже не помню.

Гостя из Москвы — Павла Васильева сотрудники редакции встретили тепло. А когда узнали, что это тот самый «хулиганствующий» поэт, о поведении которого писал сам Горький в главной газете страны «Правда», заметно поостыли. Ведь «Правда Востока» была вроде младшей сестры «Правды». Она вела ту же магистральную линию партии.

Журналист, к которому пришёл Павел, оказывается, давно уволился. Уехал в какой-то другой город. Какой — никто не знал или не сказали… Но более сильное впечатление Васильев произвёл на сотрудниц женского пола. Когда он покидал стены редакции вместе с Карловым, из дверей кабинетов, как бы невзначай, выглядывали их любопытные мордашки. Так, должно быть, смазливые гречанки провожали в плаванье Одиссея, и каждая втайне мечтала оказаться рядом с ним…

До ближайшего Пьян-базара, который потом стал называться Воскресенским рынком, где можно хорошо закусить и выпить, было — рукой подать. Туда и направили свои стопы Карлов и Васильев.

Там за уютным колченогим столиком новые знакомые вспоминали памятные места, где им довелось жить, возможно, общих приятелей, переходили из шинка в шинок (недаром место называлось Пьян-базар!), пробовали различные вина. А здесь их было море разливанное, и сортов не счесть! Продавцы — колоритные армяне и бухарские евреи, золотозубые и в сюртуках, не скупились на угощения. Лишь бы у них задержались. И главное всё было относительно недорого — и напитки, и шашлыки, не то, что там, в первопрестольной!

Земляки до обеда погуляли по городу, а потом пришли домой к Георгию: квартира его находилась на улице Кафанова. Попили чаю, отдохнули, а по холодку притопали ко мне в гости. Оказывается, Карлов пообещал Васильеву показать мои работы. Хорош тоже, гусь, смотреть картины на ночь глядя! И всё-таки несколько литографских пейзажей я показал Павлу. Особенно ему понравился той-тепинский базар, ослики на фоне первых автомобилей… «Всё, как у нас, в Павлодаре», — сказал он ностальгически.

Разговор наш продолжился на тахте за достарханом, под яркой электрической лампочкой, подвешенной за веточку вишни. О чём мы говорили всю ночь, подробности я не помню. Васильев кого-то неистово бранил, рассказывал о каких-то московских поэтах. Никого из них я раньше не знал, как, впрочем, и самого Павла. А потом я с Карловым попросил его прочитать что-нибудь из своих стихов. Васильев порылся в небольшом чемоданчике, который лежал возле подушек на тахте и вытащил из него небольшую книжку. Открыл страницу с закладкой и сказал: «Я прочту вам отрывок из поэмы «Соляной бунт». Только отрывок!» Читал Васильев выразительно, так, что жена пришла из кухни послушать. Когда отрывок закончился, мы попросили его почитать ещё и ещё. Но вскоре Павел, видимо, устал читать, и рубанул рукой по воздуху: «Всё!»

Я взял книжечку из рук Павла, открыл, смотрю, а на титульном листе печать: «КОНТРОЛЬНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР». С Васильевым мы были почти ровесниками и разговаривали на ты. «А ты можешь подарить мне эту книжку с автографом?» — обратился я к поэту. «Нет», — отрезал Павел. — У меня сейчас это единственный экземпляр. Да и дарить книжку с печатью, не совсем удобно. Она у меня, как талисман. Вот выйдет скоро новая, обязательно пришлю вам обоим». Мы сидели, разговаривали и пили вино почти до полуночи. Затем жена постелила Васильеву и Карлову прямо здесь, на тахте, постель. Потом выключила свет, и гости угомонились, уснули.

Утром ни Карлова, ни Васильева, я не увидел. Видимо, на рассвете, не попрощавшись, они ушли по-английски. Пятилитровый бидончик был печально пуст. Зато под подушкой жена обнаружила книжку Павла Васильева «Соляной бунт», которую он забыл положить обратно в чемоданчик.

Мы подумали, что поэт вскоре вернётся за своей книжкой. Но ни сегодня, ни завтра Васильев почему-то так и не пришёл.

А ещё через несколько дней я встретил Карлова в Союзе художников. Георгий извинился, сказал, что он с Павлом не хотел будить меня с женой, и они ушли на рассвете к каким-то знакомым поэта, с которыми тот вскоре уехал не то в Самарканд, не то в Бухару. Вот такая встреча у меня была с Васильевым, — закончил свои воспоминания Владимир Елпидифорович. — Это уже потом в 57-м году, когда у Павла посмертно вышла в Москве первая большая книга стихов и поэм, я понял, какой это был есенинской мощи и удали поэт.

— А где сейчас у вас книжка Васильева «Соляной бунт»? — поинтересовался я.

— Лежала в мастерской до середины пятидесятых. Я иногда ее перечитывал, — сказал Кайдалов. — А потом дочка унесла в школу, и дала кому-то почитать. Так книжка и затерялась.

Нет, я не стал тогда расстраивать пожилого художника, и не сказал ему, что видел эту книжку Павла Васильева несколько лет назад у литературоведа Д. Я. Вифлеемского. Это была, конечно же, она…Другой второй просто не могло быть в Ташкенте с печатью «КОНТРОЛЬНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР»! Снаряд в одну и ту же воронку не попадает.

И ещё: как характерны были судьбы людей тех лет! В 37-м, В. Е. Кайдалов был арестован по пресловутой 58-й статье. Помните его фразу: «Измазан чёрной краской».. Это как раз говорилось об этом времени. Но нашёлся какой-то ангел у художника, и он чудом, через несколько месяцев, был выпущен на свободу из стен, из которых мало кому удавалось выйти живым.

Павлу Васильеву повезло меньше: в том же 37-м поэт был расстрелян, как «враг народа» и «террорист».

А тогда, после разговора с Кайдаловым, для меня вопрос решился: был Васильев в Ташкенте или нет… Так что зря спорят некоторые литературоведы о его пребывании в Средней Азии. Ведь поэта встретили там без помпы, не как иных, обласканных властью деятелей литературы, как, например, Б. Ясенского, автора романов «Я жгу Париж», «Человек меняет кожу», посетившего Ташкент годом ранее. Об этом писали все местные газеты. И Е. А.Стэнман (Киссен) вполне могла не знать о приезде своего одноклассника. Наконец, в наиболее полной книге на сегодняшний день: Павел Васильев «Сочинения. Письма», (Москва, Эллис Лак 2000, 2002 – 896 с.), с любовью составленной С. С. Куняевым под научной редакцией С. И. Субботина, в краткой биографической хронике о Павле Васильеве чётко и ясно сказано: «1936, август — сентябрь. Совершает большую поездку по стране — от Салехарда до Бухары, Ташкента и Самарканда. Заезжает к родным в Омск».

3
А теперь я опять вернусь к Сергею Островому. Это был последний поэт из живущих, не считая недавно ушедшего от нас старейшину российского поэтического цеха Сергея Поделкова, кто близко общался и дружил с «зайсанским златоустом-самородком». Мне хотелось расспросить Острового о московском окружении Павла Васильева, о его столичных друзьях, недругах. Правда, об этом уже много написано обстоятельных книг (последняя С. Куняева «Иртышский беркут»), монографий, исследований, воспоминаний… Но одно дело — прочитать об интересующем тебя человеке, а другое — услышать о нём из уст современника… А вдруг всплывёт что-то новое?

В известной мне мемуарной литературе о каких-либо отношениях Острового с Васильевым не говорится ни слова. Да и характеры двух тогда молодых поэтов были разительно противоположными. Если Островой внешне являл собой полное спокойствие, респектабельность, некоторую даже холодность, то Васильев был открытым для общения, порой вспыльчивым, говоря словами любимого им Есенина, переполненным «буйным половодьем чувств». Что их могло объединять? А ведь Васильев в 1936 году посвятил собрату по перу проникновенный «Акростих», опубликованный вторым изданием в 1968 году в большой серии «Библиотеки поэта»:

Ответь мне, почему давно
С тоской иртышской мы в разлуке?
Ты видишь мутное окно,
Рассвет в него не льёт вино,
Он не протянет нам и руки.
Вино, которое века,
Орлам перо и пух багрило…
Мы одиноки, как тоска
У тростникового аила.

При каких обстоятельствах было написано это стихотворение, что побудило Павла Васильева написать его?.. Теперь, очевидно, мы не узнаем этого… А, может быть, когда-нибудь историкам литературы посчастливится открыть сию тайну?..

1982 — 2005

4 комментария

  • Фото аватара Ефим Соломонович:

    Спасибо за рассказ! Люблю литературные воспоминания Николая Красильникова, они открывают мне совсем другой, неведомый и загадочно таинственный мир литераторов, издателей и художников, он прекрасно описывает природу, а самое главное, он делает это всем своим большим кукчинским сердцем любя природу Узбекистана. А как здорово он пишет про любителей рыбалок на Арнасае и живописно доносит до нас их «охотничьи рассказы». Николай -ока, ёкалиб кетманг, тез-тез ёзиб туринг.

      [Цитировать]

  • Фото аватара lvt:

    Я могу только робко повторить то, что написал Е.Ф, в своём комментарии. Для меня открылась ещё какая-то дверь, в иную жизнь, которую я не знала, а вот теперь иду по тем улицам и встречаю людей, которых знала или нет, могла знать или жили мы в разных измерениях. Но благодаря Николаю Красильникову, мы встретились. Попутно заинтересовалась, не мог ли актёр и такой «внутритеатральный» автор Павел Васильевич Чепрунов быть родственником Бориса Васильевича Чепрунова? П.В. был лет на 15 моложе Б.В.

      [Цитировать]

  • Фото аватара tanita:

    Николай, я могу только присоединиться к «предыдущим ораторам». Спасибо, спасибо, спасибо, что тут еще скажешь? И дай вам Бог всего-всего.

      [Цитировать]

  • Фото аватара Юрий Ю:

    Можно что-то узнать про Д.Я. Вифлеемского из вашей статьи?

      [Цитировать]

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.