Моя служба в Туркестанском крае. Фёдоров Г. П. (1870-1910). Часть тринадцатая История Ташкентцы

XIII.

Смерть бухарского эмира Сеид-Муззафара и вступление в управление ханством

наследного принца Сеид-Абдул-Ахада. – Характеристика последнего. – Убийство

первого министра Бухары Мухамед-Шерифа-Диванбеги.– Казнь убийцы.

Розенбах, объехав  в первый же год весь край, на следующий год (1885) отправился в Петербург  по служебным  делам. Во время его отсутствия получено было неожиданное известие о кончине бухарского эмира Сеид-Муззафар-хана. Наследным  принцем  был Сеид-Абдул-Ахад, про которого я уже говорил  выше. Он  проживал  в это время в маленьком  городке ханства Кермине, отстоящем, от  Бухары верстах  в ста.

В  мусульманских  государствах, где не существует  законов  престолонаследия, кончина владетеля обычно сопровождается крупными беспорядками, народными смутами и даже резней. Претендентами на власть выступает несколько человек  родственников  умершего; каждый имеет  свою партию приверженцев, готовых  всякими дозволенными и недозволенными средствами отстаивать права своего патрона. В Бухаре положение было несколько иное. Сеид-Абдул-Ахад, любимый сын покойного эмира, еще при жизни отца был  выбран  им  в свои наследники, и Сеид-Муззафар, как  вассальный владетель, просил  государя Александра III утвердить Сеид-Абдул-Ахада в звании наследного принца, рассчитывая (и совершенно верно), что раз  сын  его утвержден  русским  царем, как  его заместитель, то в случае каких-либо притязаний прочих  сыновей русские войска поддержать права избранника и водворять спокойствие в ханстве.

Рассказывают, что когда Сеид-Муззафар  скончался, то первый министр  Мухамед-Шерифа-Диванбеги арестовал  всех  слуг  покойного, знавших  о его кончине, и, заперев  комнату, в которой скончался эмир, послал  двух  верных  людей к наследнику в Кермине, прося его немедленно приехать в Бухару и объявить себя ханом. Получив  извещение о смерти отца, Сеид-Абдул-Ахад, не медля ни минуты, верхом, в сопровождении нескольких  человек  поскакал  в Бухару. На половине дороги он  неожиданно встретил  коляску, в которой из Бухары ехал  генерал  М. II. Анненков, строивший тогда железную дорогу из Асхабада до Самарканда. Сеид-Абдул-Ахад  упросил  Анненкова вернуться с ним  в Бухару и, получив  согласие добрейшего Михаила Николаевича, въехал  в свою столицу как  бы под  покровительством  русского генерала. Собрав  всех  почетных  жителей и духовенство, Сеид-Абдул-Ахад  объявил  им  о смерти своего отца и о своем  вступлении в управление страной. Народ  преклонился перед  своим  новым  повелителем, и с  этой минуты спокойствие нигде не было нарушено. [448]

Позволю себе несколько остановиться на характеристике нового эмира, которого я очень хорошо знаю, благодаря многолетнему близкому личному с пим  знакомству.

Сеид-Абдул-Ахад  сделался владетелем  Бухары, будучи совсем  юным, но, несмотря на это, он  сразу выказал  себя человеком  выдающимся. Отец  его обладал  большим  умом, но быль очень жестокий правитель. При нем  самые жестокие смертные казни были явлением  заурядным. Подземные тюрьмы (зинданы), которые подчас  представляли более ужаса, чем смертная казнь, были всегда переполнены несчастными заключенными. Новый эмир, не уступая умом  своему отцу, выказал  с первых  же дней своего воцарения удивительное мягкосердечие и доброту. Только в одном  случае он  разрешил  смертную казнь, о чем я расскажу ниже, но преступление лица, приговоренного к смерти, было неслыханное в летописях  ханства, и, помиловав, преступника, эмир  сразу лишился бы популярности в народе.

Получив блестящее мусульманское образование, будучи преданным  последователем  Магомета, проведший всю предшествующую жизнь среди мусульман  и их  вековых  традиций, видевший русских  и Россию только мельком  один  раз  во время поездки в 1883 году в Петербург  и не имевший конечно, самых  элементарных  понятий о благах  цивилизации и прогресса, эмир  тем  не мене с вступлением  в управление ханством  выказал  такую способность держать себя на высоте своего положения, что он мог быть смело поставлен  в образец  не только многим  европейским  дипломатам, но и некоторым  коронованным  особам  Западной Европы.

Своим  большим  умом  он  сразу понял  истинное положение дел. Рискуя заслужить ненависть мусульманского духовенства, очень сильного своим  влиянием  на народ  и ненавидящего всех  кяфиров, эмир  сразу установил  самые тесные, самые дружеские отношения со своей соседкой Россией. С тех  пор  и до конца его жизни ни один  из наших  министров, ни один  из генерал-губернаторов  не имел, ни разу основания упрекнуть эмира в коварстве, вероломстве или измене тому, что он  обещал. Это всегда был, самый верный, самый преданный друг  русского монарха. Он  беззаветно любил  государя Александра III, в память которого учредил  даже высший бухарский орден  Искандер-Салис  (в  переводе Александр  III), и покойный император, со своей стороны, платил  ему любовью, доверием  и уважением. По вступлении на престол  императора Николая II эмир  перенес  свою любовь и преданность на нового монарха. И это не была любовь, основанная на политических  расчетах; это было чувство, основанное на симпатиях  и абсолютном  доверии и уважении. [450]

При первых  же своих  сношениях  с русскими, эмир  сознал  огромную пользу цивилизации. Он  стал  учиться говорить и читать по-русски, и уже скоро мог  смело обходиться без  драгомана и постоянно читал  русские газеты. Назначив  своим  наследником  молодого Сенд-Мир-Алима, он  отправил  его в Петербург в Николаевский кадетский корпус, где талантливый мальчик  прошел  курс наук и вернулся домой с чином  поручика Терского казачьего войска.

Зная хорошо свои права по отношению к своим  подданными, эмир  всегда твердо держал  в руках  бразды правления и, будучи уступчивым  во всех  внешних  переговорах  с русским правительством, он  никогда не поступался своими прерогативами во внутренней политике ханства. Всех  имевших  с ним дело поражала его удивительная доброта и сердечность. Мне приходилось подолгу беседовать с ним  по разным  вопросам, меня удивляли всегда его находчивость, остроумие и, если можно так  выразиться, энциклопедичность. Он  всем  интересовался, о многом  расспрашивал  и обладал  способностью делать верные оценки людей, с которыми соприкасался.

Вступление его в управление ханством  совпало с историческим  фактом  огромной важности, сразу изменившем весь внешний и внутренний вид  страны, дотоле глухой, неизведанной, дикой. Я говорю про проведение железной дороги, которая прорезала ханство с юга на север  от  Чарджуя до Катта-Кургана. С первым  свистком  локомотива в пределы ханства хлынула волна русских  и армян  всевозможных званий и профессий. Близ  Чарджуя (на левом  берегу Амударьи) и Бухары образовались крупные русские поселения, торговля оживилась, а вместе с нею усилилась постоянные и непрерывные сношения, а часто, конечно, неизбежные столкновения русских  с бухарцами. Необходимо было иметь в самом  ханстве представителя русской власти, который являлся бы, с одной стороны, нашим  агентом  по сношениям  с эмиром  и его правительством, а с другой–посредником  в сношениях  русских  с туземцами. В 1886 году было учреждено в Бухаре наше политическое агентство. Первым  агентом  был  назначен  камер-юнкер  Чарыков, очень неглупый, прекрасно образованный и богатый человек. Обладая солидным  дипломатическим  тактом, он  сразу установил  с эмиром  и его министрами наилучшие отношения, и, благодаря положенной им  закваске, прекрасные отношения нашего политического агентства к правительству эмира никогда впоследствии не нарушались.

Вскоре по вступлении эмира в управление страной, когда он  поехал  для обозрения своего государства в восточные горные провинции, в Бухаре произошло событие, неслыханное в летописях  мусульманства. Первым  министром  и большим  [451] любимцем  эмира был  Мухамед-Шериф-Диванбеги. Влияние и значение его в стране были безграничны. Эмир  ценил  его большие способности, честность и преданность и всецело доверял  ему. В бухарских  войсках  служил  один  офицер (туземец), который наделал много долгов. По упрощенному и крайне наивному мусульманскому гражданскому праву, первый министр  Мухамед-Шериф  явился сам  в квартиру этого офицера, чтобы произвести опись имущества для удовлетворения кредиторов. Описывая имущество первой комнаты, он  спросил  у офицера, есть ли у него еще имущество на женской половине, куда не имеет права входить ни один  посторонний мужчина. Офицер  ответил, что есть и что он  сейчас  вынесет. Уйдя в соседнюю комнату, он  вскоре вернулся и со словами:

– Вот  что у меня есть, – вынул  револьвер  и убил  наповал Мухамед-Шерифа.

Убийство это произвело потрясающее впечатление на весь город. К эмиру поскакали гонцы с донесением  об  убийстве и просили указания, как  поступить с убийцей, которого тем  временем  заковали в кандалы и засадили в тюрьму.

Эмир  мог, конечно, одним  почерком  нора снести голову дерзкому убийце или сбросить его с верхушки минарета, как  это делал  его покойный отец, но он, видимо, не хотел омрачать своего царствования кровавым  приговором  и воспользовался указаниями мусульманского уголовного кодекса, приказав выдать преступника родственникам  убитого Мухамед-Шерифа. Результат, получился более ужасный! По распоряжению родственников  несчастного убийцу приволокли на центральную площадь Бухары, где при огромном  стечении народа палач  перебил  ему руки и ноги. Затем  его привязали к хвосту ишака (осла) и поволокли за город, окруженный высокою стеной. За одними из городских  ворот, устроены свалки нечистот. И всяких  отбросов, где всегда рыскали  целые стаи голодных  бездомных  собак. Привезя несчастного на это свалочное место, его отвязали от  ишака, и все спокойно удалились, заперев  городские ворота и поставив, военный караул, чтобы никто не мог выйти из города.

Несчастный убийца был  буквально заживо съеден  собаками.

Это, впрочем, единственное кровавое дело за время царствования эмира, но и в нем  не запачканы непосредственно его руки.

После смерти Мухамед-Шерифа власть перешла в руки его сына Астанакула, который почти до самой смерти эмира играл первенствующую роль в управлении ханством. Этот человек, еще большего ума, чем его отец, вполне разделявший просвещенные и гуманные взгляды эмира и его политическое credo, шел  в полной гармонии со своим  повелителем. [452]

Но незадолго до смерти эмира, вследствие беспорядков  в Бухаре, он  попал  в немилость и отрешен был  от должности главного зячетчия (нечто в роде министра финансов). Говорят, что он  составил  себе миллионное состояние. Дальнейшая его судьба при нынешнем  эмире Сенд-Мир-Алиме мне неизвестна. Генерал  Розенбах  управлял  краем  немного более четырех  лет. Ему пришлось вводить в Туркестане новое положение, составленное на основании директив  Гирса и К^о.

Я уже говорил  о крайне неудачном  выполнении работы по составлению этого положения. С первых же шагов администрация натолкнулась на такие неудобства и даже  кодификационные промахи, что сейчас  же генерал-губернатор должен был  начать издание многочисленных, циркуляров, объясняющих, ту или иную неточность. Главная заслуга в этом  деле, конечно, не может  быть приписана Розенбаху, который очень аккуратно подписывал  лишь бумаги. Главным  деятелем в  этом  деле был, бесспорно, управляющий канцелярией  Несторовский,  прекрасно знавший край, основательно знакомый с законами и обладавший огромною трудоспособностью. Не могу не указать здесь на постоянного сотрудника Несторовского начальника отделения С. А. Иванова. Это был  замечательный самородок. Не получивший никакого специального образования, он  собственным  трудом  образовал  себя так, что мог  служить украшением  любого министерства в Петербурге. Он  знал  судебную часть так, что ему могли позавидовать очень и очень многие имеющие университетские значки. При этом  он  выработал  себе прекрасный стиль, так  что все его письменные работы всегда считались образцовыми. В заключение должен  сказать, что, когда он  ушел  в отставку, я и вся канцелярия потеряли в нем превосходного товарища и безупречно честного человека. Если он  еще жив  теперь, когда эти записки выйдут в свет, то мне приятно, что он  прочитает  эти строки, написанные рукой его истинного друга и почитателя.

Тщательно роясь в своих  воспоминаниях, я решительно не могу найти ничего, что могло бы характеризовать управление Розенбаха. Административная машина шла полным  ходом, т. е. чиновники писали бесконечные бумаги, генерал-губернатор  их  своевременно и аккуратно подписывал. Вновь образованный совет. при генерал-губернаторе аккуратно собирался раз  в неделю, рассматривал  и решал  разные вопросы. Все кругом  было как-то серо и монотонно.

Весь период  управления Розенбаха прошел так  бесцветно, что уход  его из края остался почти никем  не замеченным. Это был  простой, добрый человек, но для края он  не сделал  ничего и не оставил  по себе решительно никаких  следов  и никаких  ни друзей, ни врагов. Это был  лишь очень  [453] исполнительный и аккуратный чиновник, грозный по внешности и мягкий по натуре. Никаких  данных  для занятия высокого административного поста он не имел, и если управление его прошло без  сучка, без  задоринки, – то это потому, что время то было тихое, никаких  внутренних  брожений не проявлялось, все шло по раз  заведенному шаблону, войска отбывали караульную службу, смотры, лагерные сборы, чиновники писали бумаги, никому ненужные, а остальное время играли в карты; рабочий элемент, почти отсутствовал, одним  словом, край представлял  собою подобие какого-нибудь Царевококшайского уезда в добрые, старые времена.