Его высочество Искандер История Ташкентцы

Фрагмент из книги Иконников-Галицкий А. А. Хроники петербургских преступлений: Блистательный и преступный. 1861-1917. Спб.: Азбука-классика, 2008. Спасибо за ссылку Зелине Искандеровой.

В Ташкенте привыкли к этому высокому горбоносому старику с надменным и беспокойным взглядом. Старик держался неестественно прямо и одевался неестественно тщательно для жителя столицы Туркестанского края. Его аристократически-удлиненное лицо высилось над развернутыми по-кавалергардски плечами, спина была пряма, и лишь в последние годы наблюдательные ташкентские обыватели стали замечать едва наметившуюся сутулость: как будто этот хребет устал носить эту тяжкую голову Старик вел жизнь размеренную и замкнутую, его особняк-замок утопал в зелени чинар и тутовых деревьев, из сени которых по вечерам выдвигалась темная прямая фигура: старик шел на прогулку. Костюм-тройка, безукоризненный воротничок, шляпа, трость… В городе его знали под фамилией Искандер; и все знали также, что это — псевдоним. Настоящую фамилию называли шепотом и как бы оглядываясь по сторонам.
Настоящая фамилия старика была — Романов. Николай Константинович Романов. Внук императора Николая I.

Шепотом говорили ташкентские обыватели о его чудачествах, о его щедрости и вспышках необузданной ярости, о его былых любовных эскападах. О том, какие сказочные средства он вложил в строительство оросительного канала в пустыне и в разведение неведомого растения — хлопка. О том, как однажды за 100 рублей купил у семиреченского казака Часовитина его дочь Дарью, выстроил для нее дом в пригороде Ташкента и стал жить с ней — от живой жены — как с наложницей. О том, как в пятьдесят с лишним лет увлекся пятнадцатилетней гимназисткой Варенькой Хмельницкой, увез ее и тайно обвенчался с ней; и как этот брак был расторгнут особым решением Синода по воле самого государя…

Особенно таинственно говорили о давней истории, переломившей жизнь царского внука, лишившей его титула и права называться собственным именем. Одни видели в ней следы политического заговора; другие намекали на любовную интригу в которой соперником ташкентского изгнанника оказался чуть ли не наследник престола и будущий император Александр Миротворец; третьи слышали что-то про похищение какой-то семейной драгоценности. Толком ни о горбоносом старике, ни о причинах его опалы в Ташкенте никто не знал. Впрочем, как и во всей России.

Жизнь нашего героя начиналась, как писали древние, при самых благоприятных предзнаменованиях. Старший сын великого князя Константина Николаевича и великой княгини Александры Иосифовны, урожденной принцессы Саксен-Альтенбургской, он приходился племянником императору Александру II. Как первенец, он был наследником огромных имений своего отца, как член императорской семьи, он получил прекрасное образование и воспитание. Правда, продолжить дело отца, генерал-адмирала и морского министра, Николай Константинович не смог — морская болезнь. Он поступил в Академию Генерального штаба, успешно ее окончил, был принят на службу в лейб-гвардии Конный полк. Красивый, высокий, стройный конногвардеец был истинным украшением придворных и великосветских балов. Впрочем, к увеселениям света он относился равнодушно и предпочитал проводить свободное время в своем дворце на Гагаринской улице, среди картин и скульптур, страстным коллекционером которых являлся. Другими излюбленными местами его пребывания были две родительские усадьбы — Мраморный дворец в Петербурге и загородный Стрельнинский дворец.
Все в его жизни шло прекрасно. И вдруг…

Великий князь Николай Константинович в мундире флигель-адъютанта после окончания Николаевской Академии Генерального штаба.

В апреле 1874 года по Петербургу поползли слухи: в Мраморном дворце — кража. И не просто кража: воры украли бриллианты с оклада фамильной иконы великокняжеской семьи. Через несколько дней потихоньку стали называть имя вора — Николай Константинович. Потом прошел еще один слух: молодой великий князь — сумасшедший, клептоман. Он перестал появляться в обществе, его имя исчезло из списков офицеров Конного полка и даже — беспрецедентный случай — из перечня членов императорской семьи. Он — пропал.

Что же произошло?
Из дневника военного министра Д. Н. Милютина: «Государь рассказал мне все, как было; подробности эти возмутительны. Оказывается, что Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся уже несколько лет, дошел наконец до того, что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы… Всего хуже то, что он не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже свалил вину на других, на состоящих при нем лиц».
Из дневника великого князя Константина Николаевича, отца Николая Константиновича.
«8 апреля… Саша наш (Александр II. — А. И.-Г.) рассказал про пропажу печатки из комнаты императрицы; что это второй раз в эту зиму и оба раза после семейных обедов. Какая мерзость».
«10 апреля. Утром Санни (Александра Иосифовна, жена К. Н. и мать Н.К. — А. И.-Г.) меня призвала к себе, чтобы показать, что на одной из наших свадебных икон отодрано и украдено бриллиантовое сияние и что с другой пробовали то же самое, но безуспешно и только отогнули… Просто ужас!»

О пропаже тут же было сообщено в полицию. Дело неслыханное: дерзкая кража из опочивальни великой княгини! Лично петербургский градоначальник генерал-адъютант Φ. Ф. Трепов взял расследование под свой контроль. 12 апреля он уже сообщал Константину Николаевичу, что бриллиантовые лучи с иконы обнаружены сыщиками в одном из петербургских ломбардов. Обратим внимание: 10-го утром была обнаружена кража, а 12-го днем похищенное уже найдено! Поразительно быстро! Тут же было выяснено, что бриллианты отнес в ломбард и заложил там блистательный молодой офицер в мундире капитана Конногвардейского полка. В нем без труда распознали Е. П. Варпаховского, служившего адъютантом при Николае Константиновиче и находившегося с ним в приятельских отношениях. Подозрения Трепова пали на адъютанта. 15 апреля утром Трепов в присутствии обоих великих князей, отца и сына, начал допрос Варпаховского. Варпаховский не приводил никаких аргументов в свое оправдание и только молился Богу и клялся в своей невиновности. Было видно, какое тяжкое и болезненное впечатление производил этот мучительный допрос на Николая Константиновича. В тот же день следствие было почему-то изъято из ведения полиции и передано в III Отделение; теперь допросы ведет шеф корпуса жандармов граф П. А. Шувалов, самый влиятельный человек в окружении Александра II (злые языки за спиной государя называли его Петр IV). Шувалов, отодвинув в сторону версию о виновности адъютанта, сразу же повернул расследование против молодого великого князя. Дальнейшие события прорисовываются сквозь строчки дневника Константина Николаевича.

«15 апреля… Страшная сцена допроса Николы Шуваловым и мною… Никакого раскаяния, никакого сознания, кроме когда уже отрицание невозможно и то пришлось вытаскивать жилу за жилой. Ожесточение и ни одной слезы. Заклинали всем, что у него еще осталось святым, облегчить предстоящую ему участь чистосердечным раскаянием и сознанием! Ничего не помогло!»

«16 апреля… У Николы ожесточение, фанфаронство, позирование и совершенная нераскаянность». Тут же рядом — упоминание о «чистосердечных рассказах Варпаховского» про то, как он по указанию великого князя закладывал вещи в ломбарде.

«18 апреля… Потом вопрос: что делать с Николой… После долгих колебаний решились сперва выждать, что скажет докторское освидетельствование, и, какой бы ни был его результат, объявить его для публики (подчеркнуто великим князем. — А И.-Г.) больным душевным недугом и запереть его как такового и этим для публики и ограничиться… Но для самого Николы устроить заточение в виде строгого одиночного заключения с характером карательным и исправительным…» И далее: «Мое страшное положение таково, что я этот результат принужден принять с благодарностью».

«19 апреля… По окончании конференции (то есть консилиума врачей при участии членов императорской фамилии и сановников. — А И.-Г.) сказал себе — слава Богу, потому как оно ни больно и ни тяжело, я могу быть отцом несчастного и сумасшедшего сына, но быть отцом преступника, публично ошельмованного, было бы невыносимо и сделало бы мое будущее состояние невозможным».

Странное впечатление производит этот дневник и весь ход расследования. Прежде всего поразительно, до какой степени отцу безразличен сын, его чувства, его личность, его судьба, даже его душевное здоровье! Великий князь Константин, либерал и покровитель тогдашних российских борцов за права человека, озабочен лишь собой: своим душевным спокойствием и политическим влиянием, своим образом в глазах «публики»; престижем — своим и своей семьи.

Озабочен до ужаса, до бессонницы, до болезненных спазмов. Ради этого он готов объявить сына сумасшедшим, посадить его в одиночную камеру под надзор санитаров и врачей… И даже как бы не замечает, что вина сына вовсе не выглядит доказанной, что следствие ведется какими-то инквизиционными методами, в обход и помимо закона, с одной явной целью — утопить подозреваемого, уничтожить его.

Странна эта поразительная скорость, эта феноменальная успешность следствия. Приговор вынесен уже на десятый день после совершения преступления. Поразительна легкость обнаружения похищенного. Поразителен — что там говорить — сам факт и предмет похищения. Отломать кусок украшенного бриллиантами оклада фамильной свадебной иконы! И где? В спальне великой княгини, у самого ее ложа… Ведь, надо полагать, именно перед этой иконой каждый день совершала Александра Иосифовна свою утреннюю и вечернюю молитвы. Если бы преступник хотел, чтобы факт преступления был обнаружен как можно скорее и как можно вернее, он не смог бы найти лучшего объекта. Далее: надо полагать, что в роскошном Мраморном дворце, принадлежавшем Константину Николаевичу, и в его не менее богатом Стрельнинском дворце было достаточно драгоценных предметов, исчезновение которых могло оставаться незамеченным неделями, а то и месяцами. Зачем же похищать то, что на самом виду, то, что дорого и священно для хозяев? (Тут уж, кстати, вспомним и пропажу печатки со стола императрицы Марии Александровны за два дня до драмы в Мраморном дворце: тоже украден предмет, которого должны хватиться в ближайшее время.) Зачем вообще похищать что-либо человеку, в чьем распоряжении были драгоценности, усадьбы, капиталы и 200 тысяч годового дохода?

Тут на сцену выводится еще одно — полускрытое — действующее лицо: прекрасная американка, некая Генриетта Блекфорд, она же Фанни Лир, обольстительница, путешественница, а впоследствии известная мемуаристка (ясное дело: ей было что вспомнить). С Николаем Константиновичем госпожа Блекфорд познакомилась за два года до кражи, весной 1872 года. А уже летом того же года двадцатидвухлетний «принц крови» и тридцатилетняя американская авантюристка путешествуют вдвоем по Германии и Италии. Их сопровождает лейб-медик С. Гауровиц — имя это встретится нам в скором времени. Великий князь увлечен американкой, он дарит ей дорогие подарки. Родители «принца» шокированы этой связью; дабы разрушить скандальный роман, они добиваются его назначения в армию генерала Кауфмана, осуществлявшую в 1873 году военный поход на Хиву. Отслужив под началом Кауфмана (тогда впервые состоялось знакомство Николая Константиновича со Средней Азией, где ему предстояло прожить большую часть жизни и умереть), великий князь возвращается в Петербург — и страсть к американке вспыхивает в нем с новой силой. Ради нее он готов идти на любые расходы; он дарит ей украшения и картины, он заказывает итальянскому скульптору Томазо Солари статую Венеры, в чертах лица и в обнаженном теле которой узнаваем образ Генриетты… А тем временем за влюбленными неотступно следят агенты жандармского управления. Ежедневно кто-нибудь из них записывает новые строки в отчет, который раз в неделю поступает на просмотр к графу Шувалову: «Американка Блекфорд возвратилась вчера вечером из Павловска на тройке с великим князем Николаем Константиновичем, и его высочество остался у нее ночевать; до сей минуты они еще спят» (раннее утро 13 июля 1873 года).

Вот, казалось бы, и ответ на вопрос — зачем. Обезумевший от страсти юноша швыряет под ноги любимой женщины драгоценности, семейную святыню, честь рода, собственную будущность… Очень красиво и мелодраматично, и отчасти верно — великий князь, бесспорно, готов был отдать любые деньги ради благосклонности своей возлюбленной… И все же — почему икона? Зачем это стремление сделать все как можно более заметным и вызывающим образом? И это делает человек, которому любой кредитор в России почел бы за честь ссудить любую сумму на неопределенный срок? Несообразность происшедшего очевидна: объяснить сие можно только невероятной порочностью, испорченностью или даже душевной болезнью, манией… Или же придется признать, что преступление было совершено специально ради того, чтобы быть замеченным, чтобы породить скандал с тяжелыми для всех действующих лиц последствиями. Придется признать тогда, что мы имеем дело с провокацией… Но этого-то и не хотел, категорически не хотел признавать Константин Николаевич. Да и никто не хотел. Проще было объявить молодого великого князя наглым, порочным негодяем или душевнобольным.
Невозможно отделаться от мысли, что исход следствия был предрешен, да и решение было принято 15 апреля, в тот день, когда честный и добросовестный Трепов был волею государя отстранен от дела и на смену ему пришел властолюбивый интриган и прирожденный инквизитор Шувалов. Надо заметить, что по закону дела о кражах подлежали расследованию жандармами только в том случае, если они были совершены на железной дороге (и то совместно со следователями окружного суда). Во всех остальных случаях следствие вела полиция. Ясно, что смысл царского распоряжения заключался именно в замене одного следователя другим. И тут же Шувалов представляет — как будто из кармана достал — доказательства невиновности Варпаховского, свидетельства продолжающейся связи Николая Константиновича с американкой и, самое главное, сведения о только что переведенной на ее имя крупной сумме денег. И вот начинается «вытаскивание» из подозреваемого «жилы за жилой». И в ответ — «ожесточение и ни одной слезы».

Все участники драмы ведут себя неестественно, как будто что-то знают, но не хотят или не могут сказать. Варпаховский сначала молчит, молится и клянется в невиновности; потом, когда следствие переходит в руки Шувалова, почему-то сразу приступает к «чистосердечным признаниям». Зато теперь упорно молчит великий князь… А следователю и отцу почему-то так нужно его признание. И раскаяние. Именно нежелание признаться и покаяться выводит их из себя. При этом об уликах и доказательствах вины речь почти не идет. И вот типично инквизиционный итог — медицинское освидетельствование и признание душевнобольным.
В освидетельствовании принимали участие трое врачей. Двое из них — известные на всю Россию специалисты, многократно участвовавшие в подобного рода судебно-медицинских процедурах: лейб-медик Н. Здекауер и «отец русской психиатрии» профессор И. Балинский. Третий — уже упомянутый Гауровиц; его имя и авторитет в медицинской среде не идут ни в какое сравнение с предыдущими двумя, но он — придворный врач Константина Николаевича и, как видно из его же собственного заключения по данному делу, своего рода домашний шпион, приставленный отцом к сыну Выводы, к которым пришли те двое и этот третий, совершенно расходятся.
Балинский и Здекауер выполняют основной заказ и признают, что «вполне убеждены в невменяемости» Николая Константиновича. (Куда ж им деваться? Ведь в ином случае великий князь будет предан военному суду.) Но все, что пишут они дальше, прямо или косвенно противоречит этому диагнозу и даже направлено к оправданию обследуемого. Оба доктора «открыли в нем… столько же, если не больше, прекрасных качеств и стремлений, сколько дурных наклонностей». Они «не могут признать в нем глубокой испорченности». Тон их заключения очень своеобразен. «Причины этих нравственных противоречий» эксперты видят «в необузданности чувственных побуждений» (явный намек на роман и любовную связь; но это же косвенно и оправдание, потому что тем же грехом, и в куда большей мере, был грешен сам государь Александр Николаевич); «с другой стороны, в неясном сознании добра и зла, приличного и неприличного, даже правды и лжи». Спрашивается, где здесь патология? И где — преступные наклонности? Сколько вменяемых, дееспособных и добропорядочных людей на земле не всегда ясно отделяют добро от зла, приличное от неприличного, правду от лжи? Чем и как можно лечить подобную «невменяемость»?

Доктора дают ответ. Они рекомендуют «лечение нравственно-гигиеническое» (перемена обстановки, нравственные беседы) и врачебное (кумыс и обливание холодной водой). Совершенно ясно, что оба доктора просто стремятся освободить великого князя от наказания, потому что он вызывает у них симпатию и в его виновности они вовсе не убеждены. И тут же нечто очень важное сказано как бы мимоходом: рекомендовано прекратить любой надзор за великим князем, особенно со стороны жандармов.

Заключение Гауровица поражает полным несогласием с мнением коллег и- бьющей в глаза ненавистью к великому князю. «Преобладающей чертой его (Николая Константиновича. — А И.-Г.) была безмерная скупость (очень правдоподобно, особенно на фоне его щедрости в полку, где только в 1872 году он потратил на нужды солдат 7 тысяч рублей собственных денег, его даров Фанни Лир и его коллекционерских увлечений. — А И.-Г.), а также необузданная чувственность, удовлетворению которой он предавался без удержу». Не смущаясь мелкими противоречиями, Гауровиц через несколько строк упоминает о страсти великого князя к коллекционированию, причем тон его высказываний голословно-враждебен: князю нравились «не только предметы искусства, в которых он ничего не смыслил (а кто смыслил? Гауровиц? — А И.-Г.), но вещи самые разнообразные, которые чем-либо привлекали его внимание в данный момент». Примешивая к этому страшному обвинению сплетни о том, что князь торговался с извозчиками и кельнерами во время поездки в Италию и что он «не стеснялся выражать желания получить в подарок тот или иной предмет», Гауровиц совершает научное открытие: «Эта мания собирания… очень часто сопровождается страшной скупостью, а следующей ступенью за этими пороками является воровство». Стало быть, все коллекционеры — скупцы, а все скупцы — воры?

Между прочим, в 1875 году госпожа Блекфорд, сыгравшая столь роковую роль в судьбе влюбленного «принца крови» и после этого благополучно уехавшая из России, написала и под именем Фанни Лир издала в Брюсселе книгу «Le roman d’une americaine en Russie. Accompagne des lettres originates» («Роман американки в России. С приложением подлинных писем»). Недурно! Всего через год! Американская оборотливость! Так вот, в своих воспоминаниях она полностью опровергает высказывания Гауровица о скупости Николая Константиновича. «Он забирал все, что присылали ему из магазинов, а потом разом продавал купленное для новых приобретений, не обращая внимания на убытки». Упоминает и о том, как он продал коллекцию очень дорогих золотых медалей, чтобы купить картину меньшей ценности, приписываемую кисти Дольчи. Да, в этих фактах трудно найти подтверждение теории Гауровица.
Но смысл заключения медика-соглядатая не в фактах и не в теориях, а в итоговых рекомендациях. Николая Константиновича необходимо изолировать от общества, поместить под строгий надзор в психиатрическую больницу, «где были бы приняты меры для его излечения». Сурово!

И опять невозможно отделаться от мысли, что все это неспроста, что оппонент Балинского и Здекауера прячет главный смысл за словами, что он осуществляет чье-то страстное желание убрать Николая Константиновича с глаз долой, уничтожить его духовно (а буде удастся — и физически), надеть на него «железную маску»… Чье желание? Зачем?
К этому — еще вернемся. Мотивов можно предполагать много. Возможно, и даже очень вероятно, что свою роль сыграли обстоятельства политические, связанные с борьбой за влияние в окружении императора. Не исключено, что рвущийся к власти Шувалов наносил таким образом удар своему главному политическому сопернику — Константину Николаевичу: брал его сына в заложники! Возможны и личные мотивы. Особенно враждебно по отношению к Николаю Константиновичу среди его родни были настроены императрица Мария Александровна (она требовала предать племянника суду) и ее сын, цесаревич, будущий император Александр Александрович. Неприязнь между двоюродными братьями, причина которой нам неведома, существовала и раньше, сохранилась и впоследствии. Личное и политическое тесно переплетаются вокруг трона: отношения между императрицей и наследником, с одной стороны, и семейством великого князя Константина — с другой, были скрыто-враждебными; вокруг Константина группировались полуопальные либералы; сторонники жесткого курса делали ставку на Шувалова и цесаревича…

Несомненно в этой истории только то, что кража была и что Николая лишили свободы и объявили душевнобольным. К несомненному можно присовокупить весьма вероятное: первое — что он не был сумасшедшим; второе — что он не крал (но если не крал, значит, кого-то выгораживал? Кого?). Во всяком случае, вся его жизнь до и после тех апрельских дней не дает оснований заподозрить его ни в криминальных наклонностях, ни в душевной патологии.

Все эти дни Николай содержался под домашним арестом в своем особняке на Гагаринской улице. Но вот решение «конференции» принято: он — официальный безумец и вор… И что дальше?

Государь задумался над этим вопросом надолго. Тем временем «безумца» вывезли за город — в имение Елизаветино; там содержали под стражей; лишь в декабре последовал указ государя, определивший его дальнейшую судьбу (Какое- то дежа-вю российской истории: способ изоляции — как для Петра III; сроки вынесения приговора — как в деле Берии; степень законности — одинакова и там, и там.) В указе говорилось о «болезненном состоянии» великого князя и назначалась над ним опека в лице его отца. Это — на словах. На деле — ссылка и изоляция. Правда, ссылка «либеральная»: в имение отца, в Ореанду, в Крым. И изоляция не строгая, в чем сейчас убедимся. Но — надзор. Осуществлять надзор был назначен адъютант Константина Николаевича капитан 1-го ранга князь Э. А. Ухтомский. (Любопытно: его сын князь Э. Э. Ухтомский будет главным идеологом российской внешней политики на Дальнем Востоке как раз в годы расцвета среднеазиатской деятельности Искандера, и в этом соратником-соперником Ухтомского станет Абаза, родственник той, которая… см. ниже.) Отношения с Ухтомским не сложились. Зато сложился — неожиданно — новый бурный роман.

Тут — все увлекательно и все неясно. Новая возлюбленная Николая Константиновича — красавица Александра, в замужестве Демидова, урожденная Абаза. Где они познакомились? Скорее всего еще в Петербурге: Демидова появлялась в свете, ее муж носил придворный чин камер-юнкера; значит, с Николаем Константиновичем они должны были встречаться. Брак Демидовых распался в те самые месяцы, когда решалась судьба великого князя. Что-то нешуточное произошло между супругами: молодая жена (ей был 21 год) обратилась с жалобой к самому государю; А. П. Демидов был сослан в Туркестанский край почти одновременно с высылкой Николая Константиновича в Ореанду. Александра тут же устремилась в Крым, и… уже весной великого князя по распоряжению императора переводят из Ореанды в село Смоленское Владимирской губернии, причем царь-освободитель требует от Ухтомского «строжайшего надзора за больным… и запрещения всякого случая попытки на независимость и свободу действий… коим последние похождения в Крыму служат примером».
Началась странная погоня. Александра мчится в Москву, оттуда, тайно, в Смоленское; пытается свидеться с возлюбленным; пишет государю прошение (точнее, личное письмо), содержание коего — романтические заверения в бескорыстной любви к «высокому больному» и… И в этом же письме она признается в своей беременности от великого князя. (Между прочим, как быстро они сошлись, особенно если учесть режим изоляции «безумца». Не находились ли они в связи еще в Петербурге? А как же «безумная страсть» к Фанни Лир? А была ли эта страсть такой уж безумной? Может быть, роковая американка — карта из шуваловской колоды?) Реакция государя: Демидовой воспретить встречаться с великим князем, а его самого перевести в Умань. Демидова тайно едет на Украину, поселяется в Умани и тут же, в доме по соседству с местом заточения великого князя, производит на свет сына Николая.
Самое удивительное в этой истории — невероятно бурная, злобная реакция Ухтомского. В донесении государю он ядовито называет Демидову «сестрой милосердия», клеймит ее «хитросплетенные маневры», заявляет, что «имя ее любовников — легион», что, мол, «пускай она докажет, который из них виновник в произрастании сорной травы», и, наконец, доходит до утверждения, что «права ее не отличаются нисколько от тех, которые имеют желтые билеты». Интересно, чем вызван поток таких нерыцарственных оскорблений в адрес женщины из уст князя Рюриковича?
(Об этом Эспере Ухтомском ходили нелестные слухи. А. С. Суворин в дневнике под 1 мая 1900 года, ругая на все корки своего неприятеля, князя Эспера Эсперовича Ухтомского-младшего, роняет мимоходом: «Его отец был у какого-то великого князя адъютантом и заставил его казначея уплатить сто или полтораста тысяч, сказав, что эту сумму велел великий князь уплатить. Это был самый бессовестный авантюрист». Имеет ли это позднее и неясное свидетельство о денежных передрягах в семействе великого князя Константина Николаевича какое-либо отношение к мнимому воровству Николая Константиновича? Не здесь ли кроется причина ненависти соглядатая к поднадзорному — истинного преступника к мнимому? Вопрос без ответа.)

Спасая «больного» от «сестры милосердия», государь приказывает перевести его из Умани. Но тут в судьбе великого князя наступает просвет. Возможно, это связано с тем, что еще год назад умер главный гонитель Николая, П. А. Шувалов, и его сторонники за год растеряли свое влияние. Так или иначе, Николая везут в отцовское имение Ореанду и, главное, убирают от него ненавистного Ухтомского. Новый надзиратель, старик генерал-лейтенант К. Витковский, — человек добрый и терпимый.
Проходит полгода — и новое указание: ехать на жительство в село Тыврово Подольской губернии. Чем это вызвано? Очевидно, появлением в Крыму Демидовой. 22 сентября 1876 года Витковский сообщает государю уже из Тыврова замечательные новости. Оказывается, Александра Демидова не только прибыла сюда вслед за князем, но сумела пробраться в его жилые комнаты и провела десять счастливых дней с возлюбленным в его спальне, прячась от прислуги, охраны и от него, Витковского, в платяном шкафу. Оставим последнее заявление на совести старого генерала. Логичнее будет предположить, что он знал о «медовом месяце», но счел за благо не препятствовать влюбленным по крайней мере столько времени, сколько позволяло его положение и обязанность регулярно отчитываться перед государем. В том же донесении он просит освободить его от обязанностей надзирателя.
На этом заканчивается роман Николая и Александры. Точнее, заканчивается он рождением второго ребенка — дочери Ольги — весной 1877 года. Впоследствии Демидова вышла замуж за графа П. Ф. Сумарокова-Эльстона, а детям от опального «безумца» выхлопотала права личного дворянства и фамилию Волынские.

А в судьбе великого князя происходит очередной поворот. К нему назначен новый надзиратель, граф Н. Я. Ростовцев, и решено направить его на восток, в Оренбург. Они едут, перед ними проходят пространства степей. Вот они и в Оренбурге. Здесь Николаем Константиновичем овладевает новая идея, на полстолетия опередившая время: идея постройки железной дороги, соединяющей Россию и Сибирь со Средней Азией. Он собирает материалы, он занимается научными исследованиями, он готовит экспедицию для изучения возможной трассы будущего пути. Это все плохо согласуется с образом «порочного безумца». И свидетельствует о значительной свободе, которой «высокий больной» пользуется под началом Ростовцева в Оренбурге. Свободы не было — почему-то — в одном вопросе. Ростовцеву и оренбургскому генерал-губернатору генерал-адъютанту Крыжановскому наказано следить за тем, чтобы «в. кн. избегал постоянной связи с одной и той же женщиной». То есть связи дозволяются, а любовь — нет. Странный способ «нравственного исправления».
А между тем Николай Константинович бунтует, не хочет удовлетворяться «случайными связями». В Оренбурге он познакомился с дочерью полицмейстера шестнадцатилетней Надеждой Дрейер. В начале 1878 года (перед отправлением в экспедицию) он тайно обвенчался с ней. Фамилию у него уже отняли, поэтому в церковной книге венчаний он был записан как Николай Константинович Волынский.
О браке стало, разумеется, известно Ростовцеву. Николай Константинович не собирался ничего скрывать; напротив того, он хотел жить со своей законной — перед Богом и людьми — женой. И — следует новый взрыв. Очень любопытно посмотреть, что пишут в Петербург оба ответственных за ситуацию лица, Ростовцев и Крыжановский. Крыжановский обреченно утверждает, что «нравственное исправление» великого князя «недостижимо никакими путями». (Мы уже знаем, какими такими путями пытались добиться его нравственного совершенствования.) Ростовцев, на котором ответственности больше, идет дальше. Половину вины (за что?) он сваливает на Крыжановского, мол, недосмотрел, а остальное приписывает страсти великого князя к женщинам, которая доходит, по его словам, «до крайних пределов». Действительно, за четыре года изоляции — две любовные связи! Это ли не крайний предел любострастия!

Не менее замечательна и реакция императора. По его воле Синод специальным указом расторгает брак. Николай Константинович уезжает в экспедицию, а оттуда его везут уже в Самару, дабы воспрепятствовать общению с Надеждой Дрейер. Спрашивается, почему? Зачем? Откуда вообще такое упорное стремление не допустить именно постоянных связей, ведущих к созданию семьи? Надо сказать, что эта политика проводилась неукоснительно до смерти императрицы Марии Александровны. Трудно отделаться от мысли, что тут не обошлось без ее воли. Но почему? Ясно, что цель такого запрета в одном — воспрепятствовать появлению законных наследников. Но зачем? С династической точки зрения какие-либо притязания на трон самого Николая Константиновича и его детей, казалось бы, крайне маловероятны: у Александра II и Марии были сыновья; те, в свою очередь, уже обзавелись семьями… Впрочем — посмотрим.

Так или иначе, еще два года провел Николай Константинович в своеобразном одиночном заключении, из которого был один выход — экспедиции. По результатам этих экспедиций, осуществленных в 1878 и 1879 годах в казахских степях и пустынях Туркестанского края, он пишет научные статьи и брошюры, опубликованные — в соответствии с распоряжением из Петербурга — без указания имени автора (а что указывать, если имени нет?). Их содержание — не только географические описания, но и проекты. «Пески Кара-Кумы по отношению к Среднеазиатской железной дороге» (1878), «Туркестанская железная дорога» (1882). Идее создания оросительных систем посвящена статья «Поворот Амударьи в Узбой» (1879). Кое-что из проектов царского племянника было впоследствии осуществлено им самим, кое-что реализовано Советской властью через 60-100 лет.

А он тем временем возвращается в постылую Самару. Отношения с Ростовцевым после оренбургской истории обострились до крайности. И тут — новый просвет. Весной 1880 года умирает императрица. А осенью в Самару приезжает профессор Балинский. Он послан из Петербурга, дабы разобраться в отношениях между соглядатаем и поднадзорным. Сам факт командирования доброжелательного Балинского говорит о том, что в Петербурге готовы сменить гнев на милость. Нет на свете ни императрицы Марии Александровны, ни Шувалова, а у власти — либерал М. Т. Лорис-Меликов; отношение к Константину Николаевичу и его семье — благосклонное; вспоминают старые и готовят новые реформы. Балинский едет, встречается с Николаем, пишет выгодное для него донесение в Петербург; великому князю разрешают поселиться в имении Пустынька, что возле Тосно, под Петербургом; фактически снимают надзор. Очень хорошо. Можно ожидать полного прощения и признания «излечившимся»… Ноябрь 1880 года.

1 марта 1881 года Александр Николаевич убит бомбой Гриневицкого. На престол вступает Александр Александрович — заклятый враг Николая Константиновича. Уже в апреле Николая перемещают в Павловск, где содержат под строгим арестом. Затем составляется инструкция относительно прав и условий проживания нашего героя. Инструкция утверждена лично новым императором. У Николая Константиновича окончательно и навсегда отбирают имя, титул, все права члена императорской фамилии и высылают под надзор в Ташкент. Однако — очень важное и радостное обстоятельство — разрешают обзавестись семьей (в скором времени брак с Надеждой Дрейер был официально восстановлен).
Попытаемся разобраться. Сначала — изоляция и неукоснительное пресечение всяких попыток законного продолжения рода. Затем — умирает императрица. Затем — возвращение в Петербург и почти освобождение. Затем — вступление на престол нового царя, арест, высылка подальше от столицы и разрешение вступить в брак. Что все это значит?
Очевидно, с Николаем Константиновичем до поры до времени поступают как с потенциальным претендентом на престол. Но почему? Ведь таковым он мог сделаться лишь в случае устранения от престолонаследия восьмерых человек: пятерых сыновей Александра II и троих его братьев; лишь после этого, согласно действовавшему Акту о порядке престолонаследия, наступала очередь старшего царского племянника. Вероятен ли такой поворот событий? Не так уж невероятен, если учесть одно скрытое обстоятельство. Александр II давно жил во втором, морганатическом браке с Ε. М. Долгорукой и мечтал этот брак узаконить. А для этого необходимо было расторгнуть брак с Марией Александровной. А расторгнуть его можно было, лишь признав изначально недействительным, не соответствующим Акту о престолонаследии. А тогда все дети от этого брака автоматически становились незаконнорожденными и утрачивали права на престол. (Дети от Долгорукой вообще не могли наследовать, ибо Акт лишал таковых прав детей от «неравнородных» браков.) Вот в этом случае наследником престола становился Константин Николаевич. И все династические шансы Николая Константиновича неизмеримо возрастали. Если учесть, что отец и два дяди были немолоды и подвержены болезням, возможность его вступления на престол становилась вполне реальной. (Известно: Константин симпатизировал Долгорукой и братниной связи с ней. Сам к престолу не стремился, но… напрашивается комбинация: устранение императрицы Марии и ее детей; по смерти Александра II — отречение Костантина в пользу сына; Николай становится государем, а Константин правит за его спиной.)

Так мы можем объяснить то стремление погубить Николая Константиновича, которое проявляла «партия императрицы». (Мария Александровна боялась развода, ее дети видели в Николае Константиновиче несправедливого соперника.) Император был в сложном положении, и, по-видимому, не желая зла племяннику, уступал давлению законной семьи. Но императрица умерла, император готов загладить несправедливость, допущенную по отношению к племяннику. И к тому же отпадает вопрос о престолонаследии. Великого князя можно восстановить в правах. Его возвращают в Петербург.
Затем — смерть Александра II и вступление на престол Александра III. Со стороны династической Николай Константинович уже не опасен, но как бывший, хотя и невольный, претендент-соперник — нетерпим. Его высылают, лишают права принадлежности к царствующему роду, но разрешают свободно жить как частному лицу.
Это — предположение, не более. Но оно позволяет как-то выбраться из мрака нелепых несообразностей, окутывающих дело князя-клептомана.

Летом 1881 года Н. К. Искандер (таково теперь его прозвание) и Н. А. Дрейер прибыли в Ташкент. Там они зажили семейно. Искандер активен; наступает акме его организаторской, общественной и предпринимательской деятельности. У него есть средства, его уже не беспокоят надзиратели из Петербурга. Он строит себе особняк в центре Ташкента, он организует несколько экспедиций вокруг неведомого Аральского моря и сам в них участвует. Он приступает к строительству оросительных каналов и плотин по Амударье и вокруг. Названия этих сооружений говорят о многом. Канал «Искандер», канал «Ханым» (то есть «госпожа», «царица»), «Царь-плотина»; огромный, протяженностью в 100 км канал «имени императора Николая I»… Не забыл господин Искандер о своем происхождении.
В Голодной степи он устраивает орошение, создает оазис — «имение Золотая Орда». Разводит хлопок Да, это именно господин Искандер начал массовое производство «белого золота» в Средней Азии. И в этом он — предтеча советской эпохи. Хлопок приносит ему огромные доходы; он тратит львиную долю денег на строительство новых плотин и каналов, на общественные заведения в Ташкенте (зверинец, бильярдные залы, позднее — кинематограф), на мощение ташкентских улиц, на создание вокруг Ташкента русских поселков, на возведение церквей… Он по-царски щедр и по-государственному деятелен.

Он беспокоен. Семейная жизнь, двое детей, обеспеченность, почтительное уважение и смешанный со страхом интерес со стороны ташкентского общества — все это нужно ему, но всего этого ему недостаточно. Проходит десятилетие жизни в Туркестане — и загораются в нем новые страсти. Та самая история с купленной за 100 рублей казачьей дочерью Дарьей — об этом любили посудачить ташкентские обыватели. Впрочем, «бывший» великий князь (опять он предтеча Советов; другие «бывшие» появились после 1917 года) — благороден: для Дарьи он строит дом, обеспечивает ее, добивается узаконения прав детей… Еще лет через
десять — новая страсть, роман пятидесятидвухлетнего изгнанника с пятнадцатилетней гимназисткой. Тут уж — скандал. Ее и ее семью переводят от греха подальше в Одессу, ему мучительно тяжела эта разлука… Он начинает замыкаться в себе, старость подкрадывается… Сыновья от Дрейер — Артемий и Александр Искандеры — выросли, уехали, служат в Петербурге. Два сына от Дарьи — Святослав и Николай Часовитины — как-то чужды ему. С женой — разлад. Единственный близкий человек — единственная дочь Дарья Часовитина. Впрочем, и она уехала: он сам отправил ее учиться музыке в Норвегию (ух как далеко!) и в Петербург, к знаменитому профессору Ауэру.

Николай Константинович Романов и его морганатическая супруга Надежда Александровна Дрейер-Искандер. Ташкент. Начало XX века.

Грянула Мировая война. Сыновья ушли воевать, дочь приехала из далекой Европы. Он каждое утро выходил из своего особняка, безупречно одетый, несмотря на жару, — тройка, манжеты, воротничок, шляпа, — прогуливался по улицам полуазиатского города. Иногда сопровождала его двадцатилетняя дочь Дарья, Даня, как он ее называл.
Последняя радость в жизнь — революция. Род его единокровных врагов свергнут; абсолютная свобода нашла его на шестьдесят восьмом году жизни, на сорок третьем году опалы. К счастью, этим все и закончилось. В январе 1918 года, в те дни, когда в занесенном снегом Петрограде матросы охотились за депутатами Учредительного собрания и в зале заседаний Таврического дворца делегаты III Съезда Советов провозглашали вместо имени «Россия» литеры «РСФСР», Николай Искандер заболел — воспаление легких. Слег. И не встал: умер 14 января на руках любимой дочери.

Интересно все переплетается. В прежние годы я любил читать и перечитывать — ради успокоения, на сон грядущий — роман У. Коллинза «Лунный камень». Знал кусками почти наизусть. Знал, что автор перевода — прекрасного, по-моему, перевода — Мариэтта Шагинян. Не знал, что долгие годы секретарем у Мариэтты Сергеевны работала Дарья Николаевна Часовитина. Дочь великого князя, обвиненного в краже священной фамильной драгоценности и всю жизнь несшего бремя этого обвинения, переписывала и редактировала перевод романа, в центре сюжета которого — драма ложных подозрений в похищении священного фамильного алмаза. Интересно, что думала во время этой работы Дарья Николаевна о судьбе своего отца? И о своей собственной, такой фантастической (дочь казачки, правнучка императора, ученица норвежского скрипача Ауэра и немецкого антропософа Рудольфа Штайнера, приятельница безумного поэта Андрея Белого, переписчица рукописей Мариэтты Шагинян…)? Год ее смерти — 1966-й. Год знаменитого землетрясения в Ташкенте.

Первая часть коллинзовского «Лунного камня» называется «Пропажа алмаза», а вторая — «Открытие истины». В конце — «хеппи-энд». В истории похищения бриллиантов с оклада венчальной иконы Константина Николаевича и Александры Иосифовны открытие истины не состоялось. И счастливого финала — нет.