Капричос по Ибсену от Ходжакули Искусство

Пишет Тамара Санаева в ФБ:

Премьерный показ спектакля «Привидения» в театре Марка Вайля «Ильхом» прошел с полными аншлагами 9 и 10 января 2013 года. Первое представление спектакля, осуществленного специально для V-го Фестиваля Ибсена в Дели (Delhi Ibsen Festival), состоялось 3 декабря 2012 года, и, говорят, имело огромный успех у публики в Нью Дели.

И вот премьера в Ташкенте, подтвердившая, что пьеса, написанная Г. Ибсеном более 130 лет назад, но в первое десятилетие после выхода в свет так и не допущенная на сцену, по-прежнему востребована и пережила еще одну реинкарнацию, получив право на жизнь в версии режиссера Овлякули Ходжакули. Первое впечатление – шок. Чувство, которое до сих пор испытываю от «Капричос» Гойи.
Многие сцены спектакля напомнили фантасмагории этой графической серии. Безусловно, сто с лишним лет назад о смелости постановки, на которую дерзнул Овлякули Ходжакули, и помыслить было нельзя. Полупантомима–полуакробатика полуобнаженных персонажей, раздражающая откровенно непристойными жестами и позами или физиологическими отправлениями, сама по себе вызвала эмоциональное напряжение. Но более столетия назад даже без этих оргистических изысков современной сцены потрясение в норвежском обществе случилось изрядное. Выносить сор из избы и заявлять на весь свет о том, что обман, лицемерие, пороки процветают едва ли не за каждой дверью? Да кому это надо, кто это потерпит? На кого возложить вину за попрание общественной морали, разрушение человеческой личности, с такой ужасающей откровенностью показанные автором? Проще сделать вид, что «в Багдаде все спокойно», и все спокойно везде и всюду, где царит закон, охраняющий семейные ценности.

А уж что там за каждой дверью – чур нас, не вправе мы совать нос в альковы и таинства браков, которые, как известно вершатся на небесах… Главное — обычай соблюсти и приличия. История семейной жизни, рассказанная в пьесе, была бы вполне тривиальна, если бы… Если бы автор не разглядел то, что тщательно завуалировано в повседневности бытия и не сумел по-бодлеровски образно и дотошно показать и прелюдию греха, и его сердцевину, и разложение.

Молодая девушка, а спустя два с лишним десятилетия уважаемая в обществе вдова фру Алвинг (Марина Турпищева), учреждающая в память о муже приют, вступает в брак с лейтенантом, в котором, как вспоминает она сама, «радость жизни била ключом», и при одном взгляде на которого «душе становилось весело». Спустя годы она с горечью признается взрослому сыну Освальду, что «необузданная сила, избыток энергии», свойственные его отцу, которому «пришлось прозябать тут, в небольшом городе, где никаких радостей ему не представлялось, одни только развлечения», не обрели достойного приложения. Что он не нашел «серьезной задачи, цели жизни, …дела, в которое он мог бы вложить свою душу». Что у него были только «дела». И что на его пути не встретилось «ни единого товарища, который бы способен был понять, что такое, в сущности, радость жизни, а только шалопаи собутыльники». «Для необычайной жизнерадостности твоего отца не было здесь настоящего выхода, — говорит вдова фру Алвинг сыну, которого с раннего детства постаралась избавить от влияния распутного родителя, оправив его подальше от дома. — И я тоже не внесла света и радости в его дом. …Меня с детства учили исполнению долга, обязанностям и тому подобному, и я долго оставалась под влиянием этого учения. У нас только и разговору было, что о долге, обязанностях – о моих обязанностей, об его обязанностях… И, боюсь, наш дом стал невыносим для твоего отца, Освальд, по моей вине».
Эта сцена становится едва ли не ключевой в спектакле. Неужто вновь извечное «сherchez la femme»? А что было бы, если бы молодая женщина, воспротивившись царящему в семье распутству, бросила своего пьяницу-мужа и ушла от него, как пыталась она это некогда сделать, ища спасения у пастора Мандерса (Сейдулла Молдаханов)? Но пастор, подчинивший свою жизнь не столько человеколюбию, сколько соблюдению канонов и расплачивающийся разрушающими — если не его душу, то тело – немощами, не взял на себя смелости протянуть руку молодой женщине. По его велению она возвращается в лоно семьи и выстраивает свою жизнь … на лжи! Ложь – будь она стократ святой — подтачивает ее душу и мостит благими намерениями, плоды которых, как их не приукрашивай, страдают червоточиной, мостит этими намерениями дорогу в кромешный ад, который ожидает ее и семью в финале жизни… Или пьесы? Привидениями прошлого становятся ее сын и внебрачная дочь ее мужа Регина (Ольга Володина), которые погружаются в порок так же неумолимо, как некогда их отец. Да и сама она – не привидение ли? Действие драмы выходит за рамки, очерченные автором. Оно то обретает накал трагедии, то предстает неонатуралистическим шаржем, острым гротеском современности. Ложь, распутство и распущенность, пьянство и наркомания, мужеложство и инцест… Пышно расцвели они, грозя уничтожить мир. Не об этом ли говорит нам режиссер, метафорически показавший разлад духа и тела, который переживают его герои? «Привидения» в его понимании — это то, что есть в нас от дикого и примитивного человека, от животных инстинктов, которые владели нами еще на заре цивилизации, лишенной твердых этических устоев. А разве мы свободны от них ныне?
На достаточно размеренный и строгий текст пьесы Ибсена нанизываются один за другим задуманные постановщиком символы. Панцири и маски, сковывающие и скрывающие героев в прологе, сбрасываются, чтобы обнажить всю неприглядность лжи и, увы правды. Сценические атрибуты и не скрывающие плоти артистические костюмы; судорожная или марионеточная пластика движений и жестов; одновременно выстроенные в разных концах сценической площадки мизансцены; световые и звуковые эффекты – все это соединяется в пазлы, из которых составлена общая картина, сопровождаемая какофонией нестерпимого эмоционального скрежета. Полотно спектакля выписано в контрастах черных одежд и теплого тона человеческой кожи – бесстыдной, но ранимой и беззащитной. Кристальные капли льющегося с небес дождя – традиционного символа чистоты и плодородия – становятся грязью бытия, и эта скверна заливает, пропитывает и покрывает все пространство. Нет, не омыть ею ни души, ни тела… И как знать, может вовсе не семя отцовского греха размягчает натуру и мозг Освальда и способно привести к полному нравственному падению Регины.
Может, в этом виновно всетерпение фру Алвинг, погубившей молодость и иссушившей в себе жажду живой жизни. Или лицемерие пастора, не спасающего души, а невольно покрывающего человеческие грехи и расплачивающегося за умерщвление своей плоти мучительной мужской болезнью. В этом порочном круге, как и в самом общественном устройстве, построенном на бесчеловечных или лицемерных законах, нет и не может быть счастья, радости, здоровья – всего, что составляет гармонию жизни. Лишь могильный холод гробов, зловещий стук молотка, вонзающаяся в древесину сталь и тяжкий крест бытия, который несут герои Их роли мастерски исполнили лучшие из лучших артистов «Ильхома». «Привидения…» Они среди нас, в нас… И такова жизнь? И с нею надо мириться? Лгать и лицемерить, боясь нарушить приличия? Эти и другие вопросы не дают покоя после спектакля.
Потому и подошла с ними к режиссеру. На какие-то получила ответы. Но на иные придется отвечать всю оставшуюся жизнь. — Мы поставили этот спектакль при поддержке Посольства Норвегии в Индии и Академии Драматического Искусства и Дизайна (Dramatic Art & Design) в Нью Дели, — рассказал Овлякули Ходжакули. – Начали репетиции 10 октября и 3 декабря уже сыграли премьеру на фестивале в Нью Дели. Актеры хорошо чувствуют свои роли, мы закрепили все задуманное, в том числе и их актерские импровизации, и через несколько спектаклей они полностью вживутся в образы. Спектакль о душе человека и ее проблемах. Но душа и тело неразрывно связаны. Когда болит тело – болеет душа и наоборот. И если художник говорит о тех вещах, которые мешают жить, в этом и заключена духовность спектакля. То, что у меня дома все в порядке, не значит, что мир тоже упорядочен. Художник может предчувствовать приближающуюся тучу, грозу. Он должен ощущать ее заранее, оставаясь внутри реальной жизни, но живя образами. Он может фантазировать, играть, быть то грубым, то сентиментальным, растворяя себя в своих произведениях. Думаю, спектакль найдет своего зрителя и приживется надолго.
На вопрос о планах, режиссер признался: — У меня всегда в рабочей папке есть пьесы, которые хочется поставить. Я странствующий режиссер. Не в первый раз сотрудничаю с «Ильхомом», с искренним удовольствием работаю с этим коллективом. Если пригласят еще – буду ставить.

Тамара Санаева.
Фото Гунеш Ходжикули с официального сайта театра «Ильхом».