Табиб души моей Искусство Ташкентцы

Алина Дадаева.

Подружки звали Светлану в Театральный. Девочка робела. «А ну как не возьмут? И ноги худые, и фигура несуразная, и лицом не вышла…» — вздыхала красавица-комсомолка-спортсменка. Скрепя сердце, решилась поступать в педагогический. Домочадцы, прежде слышать не желавшие об актерстве, ныне  яро восстали и против становления учительницей. «Куда тебя несет? – возмущались они, — В мединститут поступай!» Девчушку-то с детства окружали врачи: отец, два брата, сестра и легенды о «могущественных предках» — табибах.

Наследие

Прадед Светланы Муратходжаевой был местным лекарем. Его старший брат, по семейным поверьям, не только исцелял больных, но обладал таким могуществом, что силой мысли поворачивал вспять воду в арыке – стоило приказать – и вода начинала течь в обратном направлении. Способности отца и дяди передались наследнику: отец Светланы решил учиться на врача. Но на третьем курсе способного юношу отозвали на партийную работу в самаркандскую область – наследник великих табибов стал секретарем райкома. Он так всю жизнь и проработает на руководящих должностях (как считали партийные собратья) и так всю жизнь и будет лечить нуждающихся (как понимали близкие).

 — В нашем старом доме было несколько глубоких, плотно занавешенных и скрытых от постороннего взора ниш, — вспомнит через десятки лет его младшая дочь, — в них отец хранил снадобья. Они с мамой делали порошки из лекарственных трав. Глубокой ночью – тогда это держалось в страшном секрете —  к нам приходили люди,  и отец пытался им помочь. Говорили, он умел излечивать водянку – а в ту пору даже в больницах не могли побороть эту болезнь. По рассказам мамы, он даже бесплодие лечил – помню, как раньше в дом приезжали люди с новорожденными, названными в честь детей нашей семьи. В Бухаре до сих пор живет девочка… а ныне уже пожилая женщина Светлана, получившая имя «дочери целителя». А утром «целитель» вновь отправлялся на работу, с идеалами материализма в голове и партбилетом в кармане. Может быть, из-за этого вечного напряжения, вынужденной двойной жизни, страха за семью (а вдруг прознают, чем занимается партийная верхушка под покровом ночи) он так быстро сгорел – папы не стало, когда мне было тринадцать.
Мать тоже лечила людей. Но не снадобьями, а добрым словом. Она была одной из первых женщин-преподавателей в техникуме. Работу не оставила даже тогда, когда на свет появился старший сын. Дабы мать могла покормить младенца, отец приезжал с ним, завернутым в чапан, на коне, и, на переменах между уроками, самоотверженная женщина прижимала ребенка к груди. Так продолжалось вплоть до рождения второго сына. Порядком уставший муж, наконец, отказался заменять люльку седлом. Рахбар-хон (имя матери значило «руководительница») впервые – во благо детей – вынуждена была подчиниться и переквалифицироваться в руководительницу семейного быта. Но умение направить словом не утерялось. К женщине, умеющей слушать и понимать, тянулись родственники. Медное кольцо на двери дома не переставало позвякивать. И каждого Рахбар-хон отпускала, не иначе как подарив толику надежды. «Дом советов» — ласково называл Кадыр свою жену.

Супругам еще предстояло обрести двух дочерей. За полгода до рождения младшей – Светы —  началась Великая Отечественная. Старший сын, шестнадцатилетний Саид Акбар, Сереженька, как именовали его близкие,  добровольцем убежал на фронт. До сих пор младшей сестре кажется, будто она, новорожденная, могла понимать, видеть, чувствовать, как мать вздрагивает от стука в дверь. В один из дней почтальон принес горькое известие: Саид Акбар попал в плен.
 — Он оказался в концлагере Дахау, — рассказывает Светлана Кадыровна, —  брат, в ту пору цветущий юноша, весельчак и балагур, и у врагов вызвал невольную симпатию. Вольнонаемные немки, работавшие в столовой и, в сущности, не отличавшиеся жестокостью и бесчеловечностью, души не чаяли в пареньке. Когда в лагере прознали, что в связи с подступлением советских войск, всех пленных собираются отправить в газовую камеру, немки обрядили ташкентца в женское платье, размалевали нехитрыми косметическими средствами и вывели за территорию лагеря. Скоро солдата в юбке, с растекшейся от слез губной помадой на губах и щеках, подобрали советские войска. И… отправили в Сибирь.
Саид Акбар был объявлен предателем. Год в Сибири (по счастью, он провел там недолго, и после годичного расследования молодого человека амнистировали) навсегда изменил жизнерадостного подростка. Он впервые осознал, что мир не градируется на бело-черные тона. «В Дахау я с улыбкой выносил побои – знал, что кругом враги, значит, плохие. А в Сибири зверства надо мной учиняли свои. Как я мог не потерять веру в людей?» — с горечью спрашивал он. Когда ему, полностью реабилитированному, предложили восстановиться в Партии и продолжить отцовское дело, Саид Акбар отказался. «Я больше в эти игры не играю», — равнодушно ответил он. Отучившись, навсегда уехал в небольшой поселок близ Ташкента и стал зубным техником. Ходил на рыбалку, играл с местными ребятишками, а в город почти не приезжал – не любил его «равнодушного, жестокого гула».
Второй брат также стал медиком. В последствии – доктором наук, профессором. Но младшей сестренке он запомнился в первую очередь как уникальный рассказчик.
 — Он мог так легко и доступно рассказать о серьезнейших заболеваниях, что меня до сих пор люди спрашивают, не врач ли я по профессии? – говорит главная слушательница тех лет.
Вот и старшая сестра пошла в педиатрию. Много лет проработала главврачом 42-й ташкентской поликлиники и фактически отстроила ее – при ней узбекский дворик с громким лекарским названием превратился в представительное (по тем временам) четырехэтажное здание.

Своенравница

Итак, трое потомков табибов восстановили свое наследие. И только младшенькая, всеми любимая Светочка, с детства тянулась к искусству. Пока старшие штудировали Эскулапа, девочка натягивала на заднем дворе старые тряпки – по типу занавеса – и на образовавшейся «сцене» ставила сказки вместе с прочими соседскими ребятишками. Взрослые приветствовали детское творчество, прилежно ходили на самодеятельные спектакли, и искренне поощряли ребенка… пока вдруг не ощутили опасность того, что правнучка табибов подасться в актрисы. Девочка уступила —  но лишь на половину: в Мед-таки не пошла.
Три года Светлана училась на преподавателя анатомии и физкультуры. Занималась парной акробатикой и художественной гимнастикой. Занималась на износ, в странном, истинно, актерском упоении. Пока окончательно не подорвала здоровья: после перенесенной операции спорт был ей противопоказан. Утешение девушка нашла в репетициях – правда, не собственных (Светлана часто и с тайной тоской ходила в театральный — наблюдать за подружками). Кончилось тем, что художественный руководитель, от которого не укрылись природные гибкость и артистичность девушки, предложил ей поступать на актерский факультет. И Света – после трех лет раздумий – согласилась. И поступила.
 — Пришлось на вечернем отделении –  в родном педагогическом не отдали документов. Год я доучивалась, год работала в спортивном интернате, а после устроилась в ТЮЗ. Пробыла там недолго – чуть больше двух лет, но успела поездить по УзССР, познакомиться с отечественным зрителем, непосредственным, наивным. До сих пор помню, как за моей героиней на сцене крался партнер — убийца с ножом, а из зала несколько человек кричали: «Оглянись, оглянись!» Что тут поделаешь? Обернуться  — нельзя. Не обернуться – неправдоподобно. Возможно, уже тогда я поняла, как важно для актера смотреть на происходящее не условным, а детским, прямым взглядом.
К уходу из ТЮЗа Светлану Кадыровну подтолкнул брат. Пошутил однажды: «Представляешь, будет у тебя юбилей, а там объявят: ею созданы прекрасные образы редиски да морковки!». Случайные слова запали в душу, и скоро – вопреки ворчанию театрального руководства – девушка покинула театр. Почти сразу в числе 25-ти счастливчиков в отличие от 725-ти несчастливчиков  попала в киностудию при «Узбеккино». И стала ожидать судьбоносной роли.
 — Прождала я ее одиннадцать лет – и так и не дождалась, — вспоминает Муратходжаева.  — Говорили не тот типаж, не похожа на узбечку – я всегда была светлокожей, светлоглазой, с темно-русыми косами. До слез недоумевала: почему же я не узбечка – ведь по крови-то она самая!

Тут уж припомнился Светлане Кадыровне случай из далекого детства. Она, маленькая сидит в песочнице, а мимо проходят две женщины. Одна из них с улыбкой указывает на ребенка: «Смотри-ка, какая светленькая узбечка!» А вторая отвечает: «Ну, какая же она узбечка? Наверняка, из российского детдома привезли». Испуганная Светочка бросается к матери и с плачем требует правды. Полурастерянная-полурассерженная мать, подхватывает дочь на руки и подносит к зеркалу. Из стеклянной глади на нее смотрит одно лицо двух  людей.
Но в кино Муратходжаеву за коренную жительницу страны так и не признали и крупной роли не предложили. Зато пригласили дублировать фильмы. Тем и занималась Светлана Кадыровна много лет – пока однажды не озвучила рисованный мультфильм.
 — Мне это настолько понравилось, что я сразу попросилась в ассистенты к режиссеру — мультипликатору. Переводить меня на новую должность поначалу отказались – оклад у ассистента был почти вдвое меньше. Но я настаивала, даже к министру обращалась. Уже через пару лет меня взяли со-режиссером, а вскоре доверили первую картину. Немного побаивалась, чувствовала себя слепым кутенком – режиссерского-то образования у меня не было – но помогала интуиция.  Случалось, что и сценарии писала. Случалось, что и в Москве картины отстаивала – противу идеологических недоразумений.

Разноцветные снадобья

Впрочем, к картинам Муратходжаевой и придраться-то было трудно: столько тепла и человеколюбия было вложено в движущиеся рисованные фигурки. «Волшебная серна», говорящая детям о добре и  корысти; мальчик и девочка, спасающие источник, вопреки сказочным и бытовым преградам (мультфильм «Как дети воду вернули»); старик со старухой в жемчужине отечественной мультипликации  — немой картине для взрослых «Нить», которая при первом просмотре вызывала слезы у десятков людей – и всегда о главном, сокровенном, сакральном. Именно эту удивительную возможность  — сказать детским голосом о простых истинах, которые почему-то не могут постичь взрослые, Светлана Кадыровна ценила и ценит более всего.
И глас вопиющего был услышан.
 — Лицом экрана я не стала, но пришел день, когда люди вдруг начали узнавать меня и мой голос, — говорит Муратходжаева. – Подходили незнакомцы и смущенно-восторженно признавались: «А мы выросли на Ваших фильмах»… Даже, нет-нет, мелькала мысль: неужто я так стара, если пожилые люди уверяют, будто взрослели на моих картинах?

В свои семьдесят, бабушка нескольких внуков, одному из которых уже девятнадцать – красивая, цветущая женщина. Хвори, конечно, осаждают, но крепость, в коей горит вечный огонь искусства, не падет никогда. Впереди новые проекты – музыкальная картина для самых маленьких, исторические мультфильмы. А еще ученики по цеху. А еще внучата, подрастающие на картинах бабушки. А еще миллионы малышей, ждущих от целительницы человеческих душ своей порции сладкого профилактического лекарства.
Напрасно, сетовали родные, что своенравная младшенькая не пожелала пойти по их стопам. Муратходжаева для тысяч детей и взрослых стала истинным табибом. Ведь только неумелые лекари лечат сугубо тело – искусные же заботятся о душе. Просто Светлана Кадыровна делает это с экрана. Как прежде ее волшебный прадед, повелевавший водами, она силой интонации и мысли поворачивает реку юной жизни в единственно правильное направление – к свету, милосердию и добру.

Светлана Муратходжаева – известная актриса дубляжа, мультипликатор. Озвучила свыше 100 картин, режиссер порядка 40 мультфильмов.