Фиолетов Николай Николаевич. Часть 1 История Ташкентцы

Супруга Фиолетова Николая Николаевича оставила воспоминания о своём муже.

В интернете не удалось найти сведения, появлялись ли они в «ПИСЬМАХ». Ташкентские страницы — это картины духовной жизни тогдашней интеллигенции. Посылаю Вам главы о ташкентском житье-бытье профессоров САГУ и религиозных деятелей 20-30 гг. Если же это уже публиковалось, извините!
Лидия.

Спасибо за ссылку, отличный текст, особенно интересно про Всероссийский Церковный Собор 1917 года. Буду выкладывать главы, касающиеся Ташкента. ЕС.

Первые впечатления и первые знакомства (январь 1924)

В Ташкент мы приехали в Рождественскую ночь 1924 г. Поезд шел с большим опозданием, и сочельник пришлось провести в вагоне. На вокзальной площади стояла вереница извозчиков (от чего мы давно отвыкли в Саратове, где конного извоза уже не существовало, его заменили трамваи): запряженные парой сильных сытых коней фаэтоны с фонариками по обеим сторонам их — у козел, где восседал возница. Наняв извозчика, мы поехали по адресу Л.В. Успенского. Темное, почти черное небо, усыпанное крупными, незнакомыми нам звездами, мягкий, не по-зимнему теплый воздух, журчанье арыков, какие-то высокие, раскидистые деревья, растущие по обеим сторонам улицы, уютные небольшие дома типа коттеджей — все это мне страшно понравилось. Но вот и дом, где живет Л. В. Успенский — университетское общежитие, в котором он занимает отдельную квартирку, состоявшую из кухни и большой комнаты, кабинета-спальни самого Л. В.

Звоним. Двери открывает нам худенькая, маленького роста старушка — мать Леонида Васильевича, Елизавета Петровна, а из соседней комнаты раздается грозный собачий лай, и на нас выскакивает огромный, дымчатого цвета дог, любимец Успенского, охранявший его покой.

На другой день после обеда пришли ближайшие друзья Леонида Васильевича, с которыми мы тут же перезнакомились и которые стали вскоре и нашими друзьями. Это были Василий Михайлович Комаревский, математик, заведующий университетской библиотекой; Д. И. Барботкин, преподаватель диамата, безбожник (впоследствии уверовавший), сосед Л. В. по квартире; Ю.И. Пославский, преподаватель какой-то экономической дисциплины, из коренных жителей Ташкента, кажется, сын крупного чиновника царского времени. Мы сразу же попали в атмосферу разносторонних религиозно-философских интересов, оживленных разговоров на эти темы: Николай Николаевич расцвел после саратовской скуки.

Леонид Васильевич был в то время лет 35-ти, плотный, сутулый, с небольшой бородкой и крупным лбом; очень хороши были у него ярко-синие глаза под густыми бровями, умные, слегка насмешливые глаза. Говорил он как-то захлебываясь и заикаясь, брызгая при этом слюной, но очень ярко и эмоционально. «Жрец всех религий», как он себя называл, он интересовался одновременно антропософией и мусульманским сектантством, гностицизмом и сатанизмом. Церковь, христианство были, с его точки зрения, чем-то «сереньким» — «мелкобуржуазной идеологией», как он говорил, подсмеиваясь над нами, самого же себя он называл идеологом «крупной буржуазии» (конечно, в шутку то и другое). Его любимая философская идея заключалась в утверждении многоплановости бытия, построенного иерархически от ступеньки к ступеньке. Первым этажом в этом здании была материя — физический мир, над которым возвышалось все мироздание. Следующим этажом был мир психического бытия, на него опиралось общественное бытие,, далее шел мир идеальных сущностей, мир логики, математики, философских идей. Все здание увенчивалось идеей Абсолютного, которое стояло вне этих планов, и в то же время каждый из них имел тяготение к нему, как к своему средоточию, не сливаясь с ним, но и не отделяясь от него.

Л.В. полагал, что его концепция удачно разрешает противоречие между материализмом и идеализмом, отводя каждому свое место в системе мироздания и не отрицая ни за одним значения подлинной реальности: идеальное (душа человека, общественное бытие и его сознание — мир культуры, царство идей — «ноуменов» и, наконец, Абсолютное) является бытием несравненно более богатым по содержанию, чем его низшая ступень — материальное, физический мир. Эту свою философскую концепцию Л. В. изложил вскоре после нашего приезда в один из «полдников» — частных послеобеденных собраний в его квартире.

Глубокими интеллектуальными интересами жил и Василий Михайлович Комаревский, сочетавший любовь к математике, «строжайшей из наук», с подлинной религиозностью. Математическая интуиция, открывающая перед мыслящим человеком стройную систему понятий, была, с его точки зрения, преддверием в мир непостижимых сущностей — платоновское царство идей, освещаемое Умным Солнцем — Первоверховной идеей Абсолютного, которое для него было, как он называл. Великим Богом. Математическая символика была для него не конструкцией человеческого ума, а миром реальных сущностей, «предметностей», подчиняющихся своим закономерностям, созерцаемым умом. «Нет мысли ни о чем», — цитировал он при этом Парменида, знаменитого философа античноти. — Все, что является предметом мысли, есть, хотя и не все воспринимается органами внешних чувств. Математика, таким образом, обнаруживала, с его точки зрения, объекты, принудительные для мыслящего их сознания и в то же время лишенные физической материальности, «плотности». Среди студентов математического факультета ходили частушки, посвященные В.М. К сожалению, память отказывает, и я не могу их воспроизвести дословно, помню только, что первый куплет начинался с того, что иксы и игреки — реальные сущности, среди которых живет их учитель. Позже В.М. перешел от математического объективизма к религиозному мировоззрению. Пройдя через увлечение антропософией и гностицизмом, он в конце жизни был убежденным христианином и православным человеком. /…/

Часто присутствовал на этих собраниях Леонида Васильевича и Д. И. Барботкин. Незадолго до нашего приезда он появился в Ташкенте босой, в косоворотке, напитанный до краев самыми вульгарными идеями воинствующего атеизма в стиле Союза безбожников, сам же чуть ли не из старообрядческой семьи. Очень способный, в краткие сроки прошел он университетский курс и был оставлен при университете как преподаватель диамата. В то время, когда мы встречались с ним, от его бездумного безбожия не осталось и следа, и он очень внимательно прислушивался к словам Николая Николаевича. После разгрома факультета он уехал в Москву и последние годы был если не верующим, то во всяком случае богоискателем.

Вот эта-то возможность общения на почве духовных интересов привлекала Николая Николаевича больше всего, и он решил сменить Саратов на Ташкент.

Были и другие соображения, повлиявшие на это решение. Главным из них был дух большей свободы в университетской жизни. Ташкент был на отшибе, далекой окраиной, местом ссылки для «политических». В 24-м году, в год нашего приезда, мы застали еще много вольностей, не допускаемых в РСФСР. По сравнению с Саратовом жизнь в Ташкенте .била ключом. (Богатые рынки, на каждом шагу торговцы, продававшие с шумом и ажиотажем какую-то мелочишку, лотошники, торговавшие виноградом, «сладким как мед», кислым молоком в ведрах и горячими лепешками, «чуреками»; национальная одежда, мусульманские праздники, проводившиеся под оглушительный грохот барабанов, визг флейт, дудение каких-то длинных труб, — все это было колоритно, Ярко, живо. Небо сапфирно-голубое, жгучее солнце, журчанье арыков, огромные карагачи, отбрасывающие тень на всю улицу, красивые одноэтажные дома светло-шоколадного цвета с верандами и садами, — все это создавало впечатление какого-то нескончаемого праздника). После пустоты саратовских магазинов, полки которых были заставлены пачками горчицы и суррогатного кофе, нас поразило богатство ташкентских рынков, заваленных овощами и фруктами. В центре города были открыты небольшие ресторанчики, в которых можно было за недорогую плату вкусно пообедать, и притом на открытом воздухе под тенью деревьев.

В год нашего приезда университет обладал еще некоторой автономией. Профессоров и преподавателей выбирали, приглашали, а не назначали сверху. На факультете общественных наук, где одной из выдающихся фигур был Л. В. Успенский, в ходу была созданная им теория «легальной оппозиции». Сущность ее была в том, что, не возражая против основного направления советской политики в области высшего образования, в то же время там, где это было возможно и поскольку возможно, отстаивать элементы университетской автономии — независимость преподавания, право факультетов на выбор профессуры. Пользуясь этим правом, факультет избрал в свой состав Николая Николаевича, а позднее известных московских профессоров Винавера, Краснокутского, Виноградова, Руднева и некоторых других.

В январе 1924 года Николай Николаевич прочитал небольшой курс по какой-то юридической дисциплине и дал окончательное согласие на перевод в САГУ — Средне-Азиатский государственный университет.