Путешествие из Ташкента в Чимкент. Часть 7 История

Ольга Юрьевна Колоскова

Фото: Базар в послевоенное время был конечно не таким. И это не Алайский, но все равно Ташкентский. Годы 1946-1947 У Бруксонов. (Мамины рассказы)

В санатории, помимо основных обязанностей медицинской сестры, я должна была следить за купанием детей в бассейне. И был такой случай. Стою боком к бассейну, в белом халате, чепчике, с блокнотом и карандашом в руках и вдруг в какой-то миг падаю в бассейн как мешок. Чувствую, что не могу достать до дна, чтобы вынырнуть, начинаю захлёбываться, плавать я не умела, нырять тем более, и уже тону. Не помню, кто мне помог выбраться. Вид был довольно жалкий в мокром чепчике, халате, с которого ручьём стекала вода и чавкающие туфли.

Вечером состоялась линейка, на которой ребят, столкнувших меня в бассейн, исключили. Об этом я узнала позже, стало жалко ребят, они же не знали, что я не умею плавать. Но за ними ещё проделки были, поэтому главврач отправил их домой.
Еще одним поручением главврача были ежедневные перевязки, которые я делала больному после ранения подполковнику, жившему неподалеку. Это был высокий пожилой благородный мужчина, настоящий командир, он очень страдал от незаживающего свища в левом боку. Я вначале боялась, что повязка не будет держаться, краснела, неумело перевязывала его, очевидно причиняя ему боль. А он по-отечески на меня смотрел, подбадривал и, как мне казалось, любовался моей молодостью и жалел меня. Его образ напомнил мне герой Анатолия Папанова – Серпилин из фильма «Живые и мертвые».

История семьи Бруксона трагичная. От первой жены у него была дочь, старше его теперешней жены Лидии Львовны, которой было 33 года.

Лидия Львовна была из семьи репрессированных. Когда-то она жила в Харбине со своим первым мужем и двоюродной сестрой. Мужа расстреляли, сестра отбывала в это время ссылку в Сибири, а саму ее с дочкой выслали в Ташкент. Лидия Львовна рассказывала об этом мало.

Сезон заканчивался, и вдруг Абрам Александрович и Лидия Львовна приглашают меня у них жить. Я стала отказываться, очень стесняясь. Но они настояли.Весь четвертый курс я жила в этой интеллигентнейшей семье.
Никаких обязанностей у меня не было, кроме одной. Периодически нужно было делать инъекции Абраму Александровичу и уже не молочных уколов, как он называл, а морфия. Он очень страдал от болей в спине. Лидия Львовна сама кипятила шприц и всё остальное.

В доме у них был идеальный порядок, всё очень чисто, аккуратно, хозяйство вела Лидия Львовна. Она периодически проводила ревизию вещей: «Лидочка, а сегодня мы пойдём в сундук», — это был большой сундук с вещами сестры. Вещи вывешивались, проветривались, и она всегда мне что-то из них дарила.

А вообще у них было много вещей в оригинальных больших чемоданах-баулах, которые стояли на торце, как шкафы. На них стояли горшки с растениями, похожими на пальму. Это создавало уют и было совсем не похоже на обстановку в других домах.

Жила я вместе с дочерью Лидии Львовны Марочкой в комнате-прихожей — около печки за занавеской стояли две кровати, здесь же была кухня.

Лидия Львовна очень хорошо ко мне относилась. Как-то заказала мне у своей портнихи платье: из моего шерстяного платья и её отреза получилось новое, с очень красивой вставкой. Я потом ещё долго его носила.

С Марочкой мы ходили в театр, помню спектакль «Двенадцать месяцев» произвел на меня даже большее впечатление, чем на Марочку.

Моя Валя в этом же 1946 году очень удачно вышла замуж за старшего лейтенанта-фронтовика. Как говорила она: «А похож мой Коля на Штрауса?» т.е. на актёра из фильма «Большой вальс». Взяла академический отпуск и снова отстала.

У меня продолжали оставаться несданными два экзамена, физиология и ещё что-то, не помню, готовилась к ним украдкой.

Как-то читаю физиологию, входит Абрам Александрович, увидев учебник второго курса, удивлённо спрашивает: «Это что такое?». Я ответила: «Хвост у меня». Он раздражённо: «Не хвост, а академическая задолженность, почему так получилось?». Я всё объяснила, спросил это всё или ещё что есть, я ответила утвердительно. После этого я получила разрешение в деканате на оба экзамена, успешно сдала их и полностью освободилась от задолженностей.

Абрам Александрович был председателем профсоюзной организации ТашМИ и работал по совместительству в поликлинике гинекологом. Это был красивый мужчина лет под 70, с булганинской бородкой и усами, вид дворянина, глаза большие, волосы курчавые с проседью.

Он очень возмущался и делал замечания, если я допускала немедицинские выражения: «Лидочка, вы же на 4-ом курсе, можно сказать, уже врач!».

В общем, прекрасная семья, я многое от них почерпнула.

Жили они недалеко от ТашМИ и от Алайского базара, улицу не помню. В большом дворе — два дома, в одном из них жил директор самого главного ресторана Ташкента с семьей.

Между собою общались они сдержано. Во дворе росла огромная старая орешина. Осенью стали созревать орехи, надо было их собрать, а дерево высокое, над сараем ещё несколько метров.

Я решила помочь. У дедушки все деревья, заборы и чердаки были мои. Мне было интересно забраться на самую верхушку орешины, и я стала сбивать орехи, им было удивительно, обе семьи за меня боялись. Я не знала, что ветки орешины хрупкие и могли обломиться, мне просто повезло, что не свалилась с такой высоты.

Зато запаслись они и мы орехами на всю зиму. Орехи тонкокорые, очень хорошего сорта. Раскалывала я их прямо зубами, потом мучилась от зубной боли и потеряла много зубов.

Каждый выходной Лидия Львовна оправляла меня на базар за яблоками.
Это был знаменитый Алайский базар. Описаний его сейчас можно много встретить. Но, как я уже убедилась, Алайский у каждого свой, как и Ташкент. Мне он запомнился таким.

Длинный торговый ряд, с добротными прилавками по обе стороны, продолжался от одной центральной улицы до другой. Я проходила весь ряд до конца по одной стороне, а возвращалась обратно по другой.

На прилавках горы фруктов. Любовалась, как аккуратно по сортам уложены сушеные яблоки, груши, урюк, курага, изюм, орехи. Отдельно лежали грецкие, арахис, кешью. Тут же были чищенные, завлекавшие своими ядрышками – только бери и сразу в рот.

В начале осени персики разных сортов и форм манили и напоминали о лете. Ряды с виноградом были разного цвета: грозди дамских пальчиков перемежались с черным и белым киш-мишем. Самые красивые кисти были подвешены над головой продавца. От вида раскрытых гранат сводило скулы и сладко щипало во рту. Дальше шли бахчевые – арбузы, дыни. Над прилавком висели косички сушеных дынь.

Все это играло на солнце, пахло неимоверно сладко и вызывало ощущение изобилия и достатка, хотя купить ничего из этого я не могла.

Меня тянуло к крупяным рядам – рис разных сортов напоминал о плове, маш, чечевица, которые продавцы беспрерывно перемешивали, набирая в пиалу и тут же высыпали, привлекали внимание и нахваливали товар.

В воздухе базара витал пряный запах специй и базилика — «райхона», веточки которого узбеки, подвешивают за ухо. Звучала, перемешиваясь, русская и узбекская речь, которая преобладала – продавцы нахваливали товар и зазывали покупателей.

По правую сторону от ряда были магазинчики, среди них — чайная. Еще задолго до ее дверей в нос врывался непередаваемый аромат узбекского плова, в котором запах жареной моркови и мяса, смешивался с уже добавленными в плов зрой, барбарисом.

Запомнилось, как ловко двигаются в толпе узбечки. Идет такая фигура в чадре, длинном платье с рукавами, шароварах, низ которых оторочен тесьмой с кисточкой. На голове — блюдо с горой лепешек, перевязанной платком. Смуглой рукой она придерживает блюдо, на солнце поблескивают серебряные или мельхиоровые браслеты на запястье. И можно только догадываться, кто там, под чадрой.

Дойдя до рядов яблок, я покупала один килограмм зеленых с желтоватым отливом яблок семеренко, которые любила Лидия Львовна.

Всегда у одного и того же продавца старика-узбека в ватном халате-чапане и чалме. Я заворожено смотрела на его испещренное морщинами лицо и лучистые глаза, сверкающие добротой. Своими смуглыми натруженными руками он выбирал для меня несколько крупных ровных яблок, взвешивал их, и после этого добавлял «поход» — маленькое зеленое яблочко. Он как будто бы знал, что я покупаю их не для себя, это яблочко я съедала по пути домой, вытерев чистым носовым платком.

До сих пор люблю этот сорт, хотя он давно уже переродился, как и многие другие: розмарин, лимонка, бельфлер — яблоки моего детства. Старик напоминал мне моего дедушку – такого же крестьянина, всю свою жизнь трудившегося на земле и дружившего с соседями-узбеками.

Примостившиеся в начале и конце этого ряда торговцы всяким барахлом меня не интересовали и не портили картины.

Яркие краски базара были едва ли не единственным радостным впечатлением тех лет. Ведь Ташкент все еще не стал таким, каким я увидела его в первый месяц войны — изобильным торговым городом. Многие магазины были закрыты и их витрины по-прежнему заколочены досками.

Весною 1947 года приехал племянник Лидии Львовны старший лейтенант-фронтовик. Он был весьма представительный, статный, вся грудь в наградах. Имя его начисто выветрилось у меня из памяти.

Однажды он, собираясь куда-то, попросил меня подгладить свой парадный китель. Я гладить умела и любила, закончив, решила подправить плечо. Приложила утюг и о, ужас, на самом видном месте над орденами светло-серая ткань заблестела. Увидев это, племянник воскликнул: «Что же вы наделали?!». Оправдываться не имело смысла – в его глазах я окончательно упала.

На следующий день, когда кроме нас с Марочкой никого не было дома, пришла телеграмма для племянника, в которой некая женщина сообщала о своем приезде. Когда он вернулся домой, я радостно подала ему телеграмму, надеясь, что ее содержание компенсирует мою оплошность с кителем. Он равнодушно взял телеграмму, а Марочка тут же говорит в пространство: «Ну, надо же так радоваться, к нему, наверное, едет его жена». Потом в семье был крупный разговор, и я поняла, что все были недовольны этим событием.

Позже, перед моим отъездом домой на каникулы, Абрам Александрович и Лидия Львовна обратились ко мне со словами: «Лидочка, мы можем тебя удочерить». Я так растерялась, но в ответ сказала: «У меня же есть мама».

Вот и всё, я уехала и больше с ними не встречалась, а жаль, всегда не было времени навестить эти добрых людей.