Обретение. Мемуары Рафаэля Кислюка. Часть восьмая История

Никогда не забуду этого собрания в самой большой комнате заводоуправления. Поздний вечер. Усталые люди. Их немного, около ста человек. Такой немногочисленной парторганизация была потому, что основными работающими на заводе являлись ПФЛ и спецвыселенцы, которые не имели права быть членами партии. Я смотрел на своих товарищей и думал: “Что со мой будет через некоторое время? Наверное, пришла и моя очередь подтвердить пословицу — от сумы и от тюрьмы не зарекайся”. И вдруг слышу, как один за другим, выступают мастера, начальники участков, цехов и рекомендуют избрать меня (!!!!) парторгом завода! Я не верил своим ушам. На таком предприятии ничего не делалось без согласования с политотделом. Значит, и начальник политотдела Александр Иванович Антипов и Борис Ниолаевич Чирков заранее все решили и подготовили! Была вторая половина марта 1953 года. Весна пробуждалась не только в природе, но в нашем обществе и в сердцах наших людей.

Можно себе представить, какой резонанс это произвело в нашем городке. В руководстве комбината, его предприятий, а в комбинате работало триста тысяч человек, было несколько сотен высококвалифицированных специалистов-евреев, которые тоже чувствовали давление со стороны некоторых антисемитски настроенных группировок. Поздравили меня и все спецвыселенцы – крымские татары, немцы, армяне и так называемые ПФЛовцы. Мы чувствовали, что в отношении этих, ни в чем не повинных, людей тоже должно произойти что-то хорошее.
Во второй половине 1953 года начался период реабилитации.
Не знаю, в чем причина, но кроме вышеописанного, у меня еще дважды произошли неприятности с бывшим директором и главным инженером завода резинотехнических изделий в Ташкенте, где все обошлось благополучно и повторилось на “АВТОВАЗе”, где все было значительно трагичнее и закончилось не в мою пользу. Об этом я расскажу позднее. Этот эпизод был тяжким для меня и моей семьи, а люди, авторы этих провокаций спокойно живут, и нет у них никаких угрызений совести. Вероятно, и совести тоже нет.

Но попробую все же понять почему, как только я налаживал где-то дело до самобеспеченности, т.е. тяжелый организационный период прошел, дело налажено, нужные кадры расставлены так, что требуется минимальный контроль со стороны руководителя — тут же находились очень активно желающие люди, занять, ставшую, по их мнению, спокойной, должность. И стричь “купоны”. Причем активность этих людей проявлялась не в налаживании технологических цепочек, что в конечном итоге и ведет к самообеспеченности, а в интригах и происках против того кто и создал такое привлекательное для них состояние дел. Вероятно, дело тут в генах , хромосомах и воспитании. Какие-то обстоятельства формируют убеждения, что для достижения конъюнктурных целей хороши все методы, даже подлые. Что быть специалистом и организатором не обязательно, можно просто вырвать у другого его детище и паразитировать на этом. А на других можно наступить и плевать на то, что с ними будет.

Итак, я стал партийным “боссом”. Работал добросовестно и много — в то время все руководители работали очень много. Все начиналось в восемь утра, в пять уходили домой, а в девять вечера снова на работу, до одиннадцати или двенадцати. Это ежедневно, кроме субботы и воскресенья. Конечно, вечерние бдения можно было иной раз пропустить, но уже сложился такой режим. Что касается партийных дел, я исполнял их аккуратно, но без энтузиазма, и через два года попросил отставки и возвратился в цех. Собственно, будучи парторгом, я практически не расставался с цехом, так как замены мне не было. Авторитет в цехе, да и на заводе у меня был достаточно высок. Стиль поведения был такой. Утром я приходил за полчаса до начала смены и стоял в центре корпуса. Со всем здоровался, но никаких указаний или замечаний не делал, а просто стоял. Это организовывало людей, и к началу смены все были на своих местах.

Даже сейчас, когда прошло много лет, мне снятся запахи литейного цеха. Запах горячего жидкого металла, влажной высыхающей формовочной смеси, свежего дерева из модельного отделения. Мои дети выросли, играя металлической стружкой и звездочками из очистного барабана. С пяти лет я брал их с собой в цеха, и они впитывали новые впечатления как маленькие веселые губки воду.
На заводе и в городе были сотни молодых специалистов, в основном из нашего института. Мы все знали друг друга, дружили и, при необходимости, помогали. Нужно сказать, что атомная промышленность в том объеме, что я описывал, то есть геология, добыча, обогащение, ремонт и восстановление техники, а также изготовление нового оборудования, делалось мальчиками и девочками возрастом двадцать два-двадцать пять лет. Нам доверяли огромные материальные ценности, а главное – сверхсекретное и сверхответственное производство. Например, весь руководящий состав энергетиков всего комбината, это и шахты, и заводы, был укомплектован ташкентскими специалистами. Вместе с тем, мы были взрослыми детьми и поступки совершали соответственно возрасту. Например, проводит партийно-хозяйственный актив комбината Карпов – заместитель Берии по атомным вопросам. В зале, где проходит актив, более трехсот руководителей подразделений комбината, по уровню от начальника цеха и выше. Сидим с друзьями – скучно, актив идет уже пять часов. Впереди меня на стуле сидит начальник одного из наших цехов Борис Ганибаев. Я расстегиваю пояс от его плаща, и привязываю Бориса к стулу. Через некоторое время вызывают Ганибаева, чтобы объяснил, почему его рабочие запороли боковину шаровой мельницы. Он встает и, конечно, вместе со стулом. В зале общий смех, но потом, после актива, мне говорит наш кагебист, что я мог испортить себе всю биографию, и надолго. Хорошо, что генерал Чирков обладал чувством юмора, а то, действительно, я мог крупно погореть.

Или такой случай. После ввода в эксплуатацию одного из рудников или после очередного испытания “устройства” (имеется ввиду атомная бомба) получаем серьезную премию. Как положено, идем в наш ресторанчик обмывать это мероприятие. Нас всего четыре-пять человек, еще подошел начальник нашей милиции. Парк, где был ресторан, огорожен реечным забором высотой три метра, такого же размера и ворота. Приблизительно в час ночи мы, уходя, снимаем ворота с петель. Подходят два милиционера и просят, чтобы мы поставили ворота на место, но у нас ничего не получается. Я иду на завод, беру погрузчик и еду к парку. Там коллективно, вместе с начальником милиции ворота ставим на место. До трех часов ночи мы возились с ними. Это я все к тому, что наряду с очень ответственной, требующей полной самоотдачи работой, мы все равно были мальчишками. Так сосуществовали в нас и взрослые ответственные дела, и мальчишеское начало.

Но главным оставалось все же ДЕЛО. Почти всюду приходилось идти непроторенными путями. Новое оборудование, новые материалы и крайне высокая ответственность. Чего стоили нам одни импеллеры — вращающиеся узлы мешалок. Они делались из нержавеющей стали, но так как работали в крайне агрессивной среде , то выдерживали не более пяти часов.

Вместе со сталеваром Юрой Березинкиным мы разработали высоколегированную сталь, изделия из которой выдерживали не пять часов, а пятьсот. Конечно, получили большие премии, но главное – сам факт творческой работы. Я получал профессиональные журналы и старался внедрять все новое, что находил в литературе. Мы впервые в Средней Азии внедрили стопорные ковши, магниевую лигатуру. Кроме того, на полуторатонной печи выплавляли при необходимости три тонны. Чугун параллельно плавили в вагранке и электропечи и получали тяжеловесные нужные отливки. Внедрили печи по выплавке алюминиевого, латунного и бронзового литья.
В качестве электростанций на некоторых рудниках использовались дизели с американских подводных лодок, – как сейчас помню их названия: “Купер-Бессемер” и “Ингерсоп-Ранд”. Головки блоков и поршни этих дизелей были очень сложной конфигурации. До сих пор горжусь тем, что сумел лично разработать конструкции модельной и стержневой оснастки и освоить их отливку. Понятно, что на заводах-производителях, где сотни технологов с огромным стажем, было не так уж сложно сделать литейную оснастку на поршни и головки блоков мощнейших дизелей. А здесь, на окраине Советского Союза, в глубоком захолустье, мы с модельщиком Сергеем Штабровским разработали и изготовили модели и стержневые ящики этих уникальных изделий и наладили их качественную отливку. В то же время это считалось обыденным, обычной работой, где слово “нет” практически не имело места. Сталкиваясь впоследствии со специалистами-литейщиками, я только позднее понял, какую великую школу профессии и жизни прошел на этом комбинате.
Воспоминания, воспоминания – они захватывают и вытаскивают из памяти совершенно неожиданные эпизоды. Как-то случилось так, что в один день все отливки из серого чугуна лопнули и оказались отбеленными, то есть сверхтвердыми и механической обработке они не могли быть подвергнуты. Пока мы чухались и искали причину, на второй день также все ушло в брак, а это ни много, ни мало пятьдесят тонн отливок в день. Это уже ЧП серьезного масштаба. Быстро определили, что причиной явилось повышенное содержание серы, но откуда и почему, не могли понять. Тут сразу появились кагебешники и вместо того, чтобы не мешать и дать разобраться, начали нас трясти. Мы, нам казалось, проверили все, то есть чушковый чугун, стальные добавки, ферросплавы, кокс и ничего не нашли. Совершенно случайно я обратил внимание на известняк, который также применялся для наведения шлака. Что-то здорово он блестел! Оказалось, что вместо нормального известняка нам завезли крошку мрамора, в которой очень много серы. Залежи известняка тоже мы открыли. Организовали собственный карьер. Все решали сами, все, что могли, решали на месте, но когда требовалось, везли самолетом.
По технологии обогащения на заводах имелось две нитки, из которых одна работала, а на второй производился регламентный ремонт. В цепочку входили: щековые дробилки, шаровые мельницы, фильтрпресса, всякого рода смесители и сотни насосов. Мы, по сути, заново производили все это оборудование, так как оно быстро изнашивалось и часто требовало капитального ремонта. Надо сказать, что о незапланированной остановке обогатительной фабрики — больше чем на полчаса – докладывали Берии. Это, конечно, было, как говорится, “сопряжено”.

Как-то отлили стальную горловину мельницы – довольно тяжелую и сложную деталь. Отливку передали в мехцех на обработку. В это время получили премию и крупно ее обмыли. В два часа ночи звонок, звонит начальник отдела “К”(контрразведка): “Прошу срочно прибыть на завод”. Я лег всего час назад и после возлияний чувствовал себя не героически, но этот вызов был очень серьезный. Быстро оделся и вниз, на улицу. Автомобиль уже стоял у подъезда. На заводе все в сборе. Все буквально – начальник завода, главный инженер, главный технолог и прочие, прочие, вплоть до….

Дело в том, что на ремонте стояла шаровая мельница, задающая весь цикл первой цепочки обогащения, и через два-три дня эта цепочка должна была войти в строй. Оказалось, что изготовленная нами горловина перекошена, и при обточке часть ее была прорезана резцом, кроме того, шпоночная канавка также наполовину была голой. Все, кто мог, набросились на меня, утверждая, что во время формовки одну из шести или семи опок сдвинули в сторону и горловина ушла в брак.

Я, конечно, не мог сразу сообразить, в чем дело, но понял одно: нужно срочно отливать новую горловину, и времени на это нет. Пока меня все полоскали, начиная с комитетчиков, я соображал, кто мне потребуется. Через полчаса, уже почти со светлой головой, определился в фамилиях и специальностях. Послал вызывать народ, а сам с несколькими рабочими начал подготовку к изготовлению этой горловины. Сам залез на мостовой кран и начал собирать опоки. Днем на следующий день мы уже выдали готовую отливку. За все это время во мне накопилось столько злобы, что я, не идя домой отдохнуть, пошел со своими мастерами в мехцех, где на разметочной плите доказали, что брак сотворили не мы, а работники мехцеха. Сгоряча я последними словами поливал впрямую все руководство и службы нашего завода. Два дня не ходил на работу, и на третий день пришла делегация во главе с главным инженером. Извинились, и попросили вернуться в цех.

Случаев было много, и, к счастью, они закончились благополучно. За все время работы на комбинате, а это более десяти лет, я не помню, чтобы репрессировали кого-либо из работников комбината.