Нюниг Искусство

Автор София Вишневская.

О Мюнхене написано столько, что вставить ногу в стремя не представляется возможным. Вот если бы я пила пиво, другой разговор.
Но мне повезло. Даже не повезло, а так — упало на душу.
История, сюжет, случай. Неважно. А важно то, что много лет подряд, приезжая в Мюнхен, где обитает единственная на свете родня, я лучше всего себя чувствую в Английском саду (Englischer Garten), который называют «зелеными легкими» города. Его огромное пространство не подавляет, не делает из тебя мошку во вселенной, наоборот, вбирает тебя в свои просторы как равного. Дышится там легко и свободно.

Нет-нет, я не разлюбила музеи и старинные дома, по которым читается история города — от готики до модерна, барокко и рококо. По-прежнему манят кафе и театры, антикварные лавочки и блошиные рынки, фонтаны, памятники, триумфальные арки и Пропилеи. Но не так сильно, как в ошеломившие меня первые визиты.
Экскурсионный драйв по Мюнхену я легко променяла на несуетный простор Английского сада.
Еще дома, в Москве, много лет подряд, гуляя с курцхааром в Полежаевском парке и став сама немного собакой, я, наконец,  обрела нюх и чутье. Природа, что всегда была лишь фоном и декорацией, больше не оставляет меня равнодушной. Курцхаар Лотар, названный так моим сыном в честь знаменитого немецкого футболиста Лотара Матеуса, любил пластаться по траве. Гоняться за бабочками, белками, кротами, птицами, засовывать узкую морду во все норки, ямки, интересоваться любой божью тварью — жучком и паучком. Но пес умер, а привычка бродить и смотреть у меня осталась. «Трава напоминает людскую толпу. Она так же безлика, если наблюдать ее со стороны. И так же распадается на множество индивидуальностей, если взглянуть поближе.» В Английском саду чувствуешь себя Робинзоном, еще не нашедшим Пятницу, только природа твой собеседник, а лебеди в пруду — слушатели. Но не будешь же ты им рассказывать (да и на каком языке?), что здесь, в Английском парке, в здании бывшего военного госпиталя находилось радио «Свобода».
Хотя, конечно, очень заманчиво напомнить им, как глушили этот «враждебный» голос на всей территории Советского Союза и как замечательно свободно сейчас звучит в эфире заставка: «У свободы нет границ».
Радио «Свобода» — очень писательское радио, от Гайто Газданова до наших дней. И именно от писателя Владимира Войновича, а не из справочников я когда-то и узнала о существовании одного из самых больших парков Европы.
Роман «Москва-2034» начинался так:
«Место действия — Английский парк, Мюнхен.
Мы сидели в пивной на открытом воздухе. Мы — это я и мой знакомый, которого зовут Рудольф, или короче, Руди.
А фамилию его русскому человеку запомнить вообще невозможно. Не то Миттельбрехенмахер, не то Махенмиттельбрехер. Что-то в этом духе, но это неважно.
Важно то, что мы сидели в пивной, пили пиво и говорили о чем попало.»

Я тоже пытаюсь говорить о чем попало. Потому что все, что попадается на глаза — интересно и поучительно, как любая другая культура и даже цивилизация.
Вроде просто гуляешь и смотришь по сторонам. На самом деле набираешься впечатлений, дышишь чистым воздухом, ароматный коктейль из цветов и скошенной травы полезен для чистоты восприятия.
Бродишь ли по извилистой тропинке, стоишь ли на горбатом мостике, смотришься в изумрудную реку Изар, поедая горячий брецель (бублик, посыпанный крупной солью), а на самом деле сравниваешь и оцениваешь.
Садишься на скамейку, а можно и на газон, под столетний дуб и, словно шпион, следишь (все-таки другая страна), как ведут себя люди, как они одеты, как они стараются быть в форме, видишь спокойное достоинство граждан, сделавших город и страну пригодной для хорошей и удобной жизни. Какой ценой, какой историей — когда-нибудь напишу только об этом.
Вот они едут на велосипедах, даже одноколесные попадаются, по специально отведенным дорожкам — не мешая никому, и им тоже стараются не мешать. По другим специальным дорожкам ездят на лошадях. Верховая езда — всегда шик. И всадники, и лошади полны достоинства — красивы и ухожены.
Спортивный инвентарь представлен как на выставке — лыжи, коньки, палки для ходьбы.
Я привезла себе такие, и когда я гуляю с ними по Москве, все смотрят на меня с сочувствием, думают, что я больная.
Трусцой бегут старички с сильно развитыми икроножными мышцами, носится молодежь, желающая похудеть, правда, худые тоже бегают с большим энтузиазмом. Сидят с книжками голубоволосые фрау Мальвины. Дамы предпочитают уютную тень.
На специальных столбах ящики с пакетами для собачьих какашек.
Телефон на случай, если кто-нибудь заблудится в парке или заметит террориста, например.
Двадцатилетний парень с серьгой в ухе, в майке с одним рукавом и татуировкой во всех мыслимых и немыслимых местах ведет на прогулку малышей, какой родитель у нас доверил бы такому свое чадо, боже спаси и сохрани.
По парку ходят какие-то полуголые люди, которые никому, кроме меня, и не интересны. Терпимости немцев в обычной жизни, кажется, нет предела.
Беззаботно и счастливо резвятся собаки всех мастей и пород, в Мюнхене нет ни одной бездомной собаки. Возле каждого кафе, пивной, кондитерской — для них чистые миски с водой. Собаки ведут себя, как их владельцы — не лают, не кусаются и не попрошайничают.
Английский парк огромен, мысли безбрежны, как океанские волны, и они ни о чем и обо всем.

И вот совсем недавно, возвратившись из Английского парка, моя сестра живет рядом, на Унгерерштрассе, описанной Томасом Манном в романе «Смерть в Венеции», я увидела на дверях нашего подъезда объявление с фотографией.
На яркой принтерной картинке был изображен рыжий хомячок, как мне показалось, в белых бархатных трусиках, я не разобрала, что это белая пушистая попка, что хомяк — двуцветный. И надпись черным фломастером размашистыми буквами: «Нamster vermisst». Потом мне перевели, что потерялся хомячок и его владельцы будут благодарны за любую информацию. В конце текста в скобках была скорбная фраза: если хомячок умер, то все равно об этом нужно сообщить, и тогда его похоронят.
Несколько дней весь подъезд жил в ином режиме. В подъезде нет ни одного ребенка, поэтому там всегда, на мой московский лад с шумом и гамом, непривычно тихо и чисто. Свет включается экономно, когда кто-нибудь поднимается или спускается, поэтому там всегда полутемно. Дверь каждый открывает своим ключом, стараясь не шуметь, правило железное — не мешать, не раздражать, не отвлекать — буква неписаного, а может, и прописанного когда-то закона об уважении частной жизни, жизни за закрытыми дверями.
Это правило распространяется даже на приготовление еды — никакие запахи не должны утекать, просачиваться, возбуждать обоняние, в подъезде не пахнет мочой, кошками, жареным луком, человеческим жильем. Даже взором нежелательно нарушать чужое пространство. И только иногда эту стерильность разрывает звонок разносчика рекламы. Никаких событий в подъезде не бывает. Семейных сцен, драк, пирушек на подоконнике, объятий, прощальных поцелуев, пепел не стряхивается в консервную банку, на стенах не пишется сакраментальное «Что русскому хорошо, то немцу смерть.» Справедливо и обратное. Из внутреннего протеста, любви к контрастам и парадоксам — часто хотелось плюнуть, сморкнуться, бросить окурок, своими силами противостоять тому, что у немцев называется Ordnung (порядок).
Редкое общение — приветливо-любезное: «Gross Got», с улыбкой белозубой, но отстраненной. Но в этот раз все было чуть иначе. Соседи больше разговаривали, сочувствовали, но без суеты, охов-ахов, безумных советов и других эмоциональных проявлений, так свойственных нам, людям с других берегов.
Владельцы цветного хомячка, молодая очень симпатичная пара, с редким упорством разыскивали свою пропажу, я видела, как днем, полив ступеньки какой-то жидкостью, они пытались фонариком высветить следы крошечных лапок. Лица их были грустны, и как мне казалось, заплаканные и в то же время чрезвычайно сосредоточенны. Они исследовали подъезд детально и методично, как Шерлок Холмс с доктором Ватсоном. Это был не просто поиск, исследовательская ювелирная работа, хомячок — зверек маленький, и поэтому масштаб поиска был невелик. Подъезд, подвал, лестничный переплет.
Шли дни, а хомячок не находился. Все свидетели и участники этого, казалось бы, незначительного, а на самом деле космического события невольно были вовлечены в трагедию — пропало любимое существо, теплый и радостный комочек чужого счастья.
Конечно, трагедия, хотя она и не озвучена, но статистики знают: около 50 процентов жителей Мюнхена — одиночки, не имеющие семьи.

Мне казалось, что весь подъезд погрузился в уныние. Неизвестность порождает самые безумные надежды.
В почтовом ящике мы нашли письмо, еще один крик о помощи — возможно, хомячок случайно проник в нашу квартиру, и мы по шуршанию можем определить его местонахождение, и что он не кусается. К письму, что меня поразило до глубины души, прилагался портретный рисунок хомячка и его маршрут, указанный стрелками. Такие же письма, подписанные владельцами хомячка и самим хомячком, которого, оказывается, зовут Нюниг, получили все соседи. Хомячка у нас не было. И шуршали только мы — газетами «Мюнхен плюс» и «Русская Германия», иногда довольно больно покусывая друг друга.
И вот в один прекрасный день на двери появилось новое объявление — непонятный текст, который я поняла мгновенно: Hamster gefunden! Рядом с текстом опять-таки размашисто красовался смайлик. Улыбка во весь рот.
— Хомячок нашелся! — заорала я с порога.
— С чего ты взяла? — спросила сестра.
— Там висит объявление! — продолжала орать я, забыв про все правила приличия.
— А как ты поняла, что он нашелся? — недоверчиво спросила она.
— Там нарисована улыбающаяся мордочка!
А потом пришел муж моей сестры и тоже сказал с удовольствием: «Слава Богу! Хомяк нашелся».
— А где он был?
— В келлере.
Келлер — это подвал, а еще точнее, серия чуланов в цокольном этаже дома. Каждому жителю дома полагается свой личный келлер, в котором хранятся нужные и не очень нужные вещи. Аналог наших сараев во дворе, если вы еще об этом помните, но более удобный.
И мы все очень обрадовались, и даже выпили по этому поводу «Московской» водки, которая продается почти во всех магазинах Мюнхена, потому что хорошо, когда все счастливы. Мы бы и владельцев Нюнига напоили бы, и самого Нюнига угостили чем-нибудь вкусненьким, но не принято.
История на этом не закончилась, я побежала вниз и без всякого разрешения сняла объявление для своего архива.
Что думал о людях Нюниг, забившись в подвал — одинокий и испуганный, я не знаю. Знаю одно. Ноев ковчег все плывет, и каждому есть на нем место: и в зной, и в холод, в сорокадневный ливень и в цветение радуги.