Голодная степь История
Прислала Елена Морозова. Отрывок из воспоминаний о жизни и работе в Ташкенте чиновника Министерства земледелия Алексея Алексеевича Татищева. Сканировала из книги Татищев А.А. Земли и люди: В гуще переселенческого движения (1906-1921). – М.: Русский путь, 2001.
Кажется, через месяц после моего приезда ко мне зашел инженер Федор Федорович Толмачев, начальник работ по орошению северо-восточной части Голодной степи, и спросил, не интересует ли меня и Сахарова проехать в Голодную степь посмотреть участок, который инженеры думают оросить в первую очередь. Я, конечно, с готовностью согласился, и на следующий день мы выехали утром из Ташкента. Ехать поездом пришлось часа два или три, пока, переехав мост через реку Сырдарью, поезд остановился у станции Сырдарьинской, где мы вышли и встретили помощника Толмачева инженера Моргуненкова. Последний должен был с момента окончания работ взять в свое ведение эксплуатацию новой оросительной системы и сделаться, таким образом, ближайшим сотрудником переселенческой организации. Нас посадили в автомобиль управления работ, и мы поехали по ровной степи, совершенно лишенной растительности, с смутными лишь кое-где следами когда-то бывшей здесь оросительной системы. Местность была абсолютно ровною, и ехать можно было целиной; выбор пути определялся, впрочем, местами, где были мосты через основные распределительные каналы.
Проект, приводимый в исполнение Толмачевым, предусматривал орошение 45 тысяч десятин, но так как новый канал перерезал оросительную систему канала Николая I, проведенного в начале 90-х годов великим князем Николаем Константиновичем, то часть воды пришлось уделить для удовлетворения тех сел, которые великий князь основал, и 2000 десятин, оставленных самому великому князю в возмещение сделанных им затрат.
Необходимость обеспечить водою этих «старожилов» сильно изводила инженеров. Она осложняла их работу и заметно понижала теоретическую прибыльность нового орошения: «старожилы» и имение великого князя получали воду даром, тогда как новые переселенцы должны были выкупить стоимость оросительных сооружений, которая проектом орошения Голодной степи определена была, помнится, в 165 рублей с десятины.
По вопросу о стоимости орошения шли тогда горячие споры. Теперь, четверть века спустя и не имея под рукой никаких материалов, мне трудно восстановить в памяти все доводы, высказанные по этому поводу. Сторонники «старины» ссылались на дешевизну туземного орошения и находили голодностепский проект невероятно дорогим. Другие доказывали то же со ссылкой на орошение Мугани, начало которого обошлось во что-то вроде 20—30 рублей с десятины. Ошибка тех и других заключалась в том, что речь шла о разных вещах: туземное орошение обходилось дешево, потому что выполнялось натуральным путем: рабочие не получали платы или получали ее в минимальном размере. Затем, головные сооружения туземных систем были примитивны, но, стоя дешево в постройке, обходились дорого в эксплуатации, если учесть стоимость труда, который ежегодно вносило население в периоды паводков, поддуживая и восстанавливая разрушенные насыпи. По проекту же голодностепскому, этот расход должен был свестись к минимуму. Наконец, третье соображение: голодностепский проект вводил в хозяйственный оборот земли, технически трудноорошаемые. Голодная степь оставалась мертвой пустыней по сравнению с густонаселенной Ферганой именно потому, что орошение ее встречало значительные трудности. Когда-то во времена, исчезнувшие из памяти людской, она возделывалась. Но затем что-то произошло, вероятно, очередное нашествие кочевников — край опустел. А когда, столетия спустя, снова завязалась кругом жизнь земледельца, последний предпочел сосредоточить первое время свои труды на орошении — более легкое — предгорий и не задаваться грандиозной задачей вывода из Сырдарьи большого канала на возвышенное плато Голодной степи. Пионером в эти дни явился великий князь, но и он захватил в свою систему лишь небольшую площадь. К тому же неизвестно, сколько денег он на это дело истратил: говорили о сотнях тысяч. Не ручаюсь, верна ли эта цифра. Что касается Мугани, то там орошение производилось путем массового «залива» обширных площадей, а не посредством широко разветвленной сети распределителей. Оросительные сооружения стоили сравнительно дешево, но урожаи хлопка были значительно ниже туркестанских, а система «залива», создающая обширные водные пространства, вела к широкому развитию малярийных заболеваний.
С другой стороны, надо сознаться, что и голодностепская цифра в 165 рублей с десятины оказалась на практике далеко не достаточной. Первоначальный проект тоже не имел в виду доводить воду до участка каждого домохозяина, и когда было решено заселять Голодную степь исключительно русскими земледельцами, отводя каждому по 15 десятин, пришлось ассигновать в распоряжение Моргуненкова дополнительные средства на устройство этой «мелкой сети» второстепенных или, вернее, третьестепенных распределителей, подводящих воду к границам каждого 15-десятинного участка. Новоселам приходилось в этих условиях только устраивать мелкие канавы, непосредственно обслуживающие его поля. Необходимо еще сказать, что сети каналов, подводящих воду, соответствовала параллельная сеть коллекторов, собирающих излишки воды, не использованной полевыми культурами, и уводящих ее в степь. Роль этой сети коллекторов являлась особенно важной в первые годы, когда не вся площадь, охваченная проектом, была заселена, и по каналу пришлось гнать часть воды, излишней для нужд данного года.
Объехав площадь, намеченную им к орошению в первую очередь, Моргуненков проехал затем в «тугайную» полосу реки Сырдарьи (тугай — пойма реки), где находились поселки, основанные великим князем, а затем, кажется, и к заканчивающему стройку головному сооружению. Поездка эта имела, так сказать, символическое значение: установить контакт между инженерами, оросителями степи, и переселенческой организацией, на которую возлагалось заселение вновь орошенных земель, так как в дальнейшем этим двум организациям предстояло работать в тесном взаимодействии. Кроме того, Отдел земельных улучшений хотел официально получить согласие других учреждений ведомства на начало орошения в данном месте. Помнится, тогда же Сахаровым было высказано предложение, приведенное потом в исполнение, о разбивке при станции Сырдарьинской поселка городского типа, который бы явился экономическим центром северной части вновь орошаемого района. Нижняя часть, естественно, тяготела бы к уже существовавшему поселку при станции Голодная Степь, где находилась наша опытная станция, имение великого князя и где проектировалась постройка хлопкоочистительного завода.
Работы по устройству мелких распределителей заняли все лето, Переселенческое управление тем временем установило перечень хозяев, получающих землю в первую очередь. Почти все они принадлежали к числу людей, оставшихся в Туркестане после отбытия воинской повинности и успевших познакомиться с хлопковыми культурами. Кажется, в июле Моргуненков стал пускать по системе воду, чтобы смочить стенки каналов. Официальное же открытие канала, который получил название «Романовского», было назначено на 5 октября, именины Наследника.
Открытие было очень торжественным. Из Петербурга приехал от нашего министерства князь Массальский, управляющий Отделом земельных улучшений, но парадным гостем был военный министр Сухомлинов (прости Господи, мы тогда все подумали, зачем военный министр тратит время на поездки, ничего общего с его ведомством не имеющие, и решили, что для получения «прогонов»).
Был, конечно, Самсонов, губернатор, и старшие чиновники всех ведомств Ташкента. Из Москвы приехал представитель биржевого комитета А.И. Кузнецов, игравший видную роль в хлопчатобумажной (текстильной) промышленности. Хозяевами являлись инженеры Управления работ. После молебна были открыты шлюзы головного сооружения, и сырдарьинская вода хлынула опять в канал. Конечно, это отдавало театральностью, и было ясно, что в малых пределах система уже некоторое время действовала, в частности в канале и до открытия шлюзов было уже некоторое количество воды.
После этого был торжественный завтрак в палатках, говорили речи и затем приглашенных на автомобилях провезли через всю степь к станции Сырдарьинской, близ которой уже начинали строиться новые засельщики степи.
Весной следующего, 1914 года местность, примыкающая к станции Сырдарьинской, была полна оживления. Все, что можно было, засеяно хлопком, и новоселы с восторгом смотрели на пышно разрастающиеся кусты хлопчатника. Семена для посева, кажется, были даны с наших плантаций, и первый же урожай был великолепный, давал почти сразу обогащение.
Надо, впрочем, сказать, что инженеров уже тогда смущало громадное потребление воды новоселами, значительно превышавшее все нормы, установленные на основании опыта туземного хозяйства. Количество поливов в течение вегетационного периода, равно как количество воды, подаваемое во время каждого полива, значительно колебалось в разных частях Туркестана: в Андижанском уезде, горном и потому богатом водой, число поливов доходило до семи-восьми в лето, но голодностепская опытная станция довольствовалась 4—5 поливами за лето, и эту систему предполагалось применять на вновь орошаемых землях впредь до более подробного освещения этого вопроса гидромодульной частью Отдела земельных улучшений. Конечно, было ясно, что новые земли должны поглощать в первый год несравненно больше влаги, чем земли, находящиеся издавна под культурами, и инженеры эксплуатационного отдела охотно увеличивали отпуск воды, тем более что имели ее в избытке. Но все же уже в 1914 году высказывались опасения, не вызовет ли усиленное потребление воды подъема солей из-под почвы.
Опасения эти всецело подтвердились в следующем, 1915 году. Вместо разросшихся кустов хлопчатника, которыми мы осенью 1914 года любовались на полях первых новоселов, поля эти являли самый печальный вид: почти вся поверхность была покрыта земляной коркой, густо пропитанной солью, и сквозь эту корку еле пробились чахлые растения хлопчатника. Сбор хлопка предвиделся ничтожный, и было ясно, что если не принять каких-либо решительных мер, то все наше голодностепское орошение становится под вопросом.
После долгих обсуждений вопроса со всеми причастными лицами я созвал в августе большое совещание при Управлении земледелия, с участием переселенческих чиновников и почти всех агрономов и инженеров.
Прения были самими горячими и порой обострялись до крайности. Инженеры упрекали агрономов, что они не сумели показать новоселам, как надо пользоваться водой при орошении. Те отвечали инженерам, что корень зла — в недостаточно развитой сети коллекторов (водоотводных канав). Голосования по целому ряду вопросов происходили чисто параллельно: когда правая сторона большого стола в моем кабинете (агрономы) вставала, сидела левая (инженеры), и наоборот, и все усилия мои и Толмачева были направлены к тому, чтобы избежать обострения страстей. К счастью, здравый смысл и сознание, что важнее найти выход из положения, чем искать его виновников, превозмогло, и после двух или трех дней горячих прений был намечен ряд мер к исправлению земель, засолоненных при первых поливах, и к предотвращению подобных явлений в дальнейшем. Было решено вообще, что орошению подлежат только земли, в которых процентное содержание солей (глауберовой и бертолетовой) не превышает на известной глубине определенного процента, что будет усилена сеть водоотводных канав и выработаны точные нормы отпуска воды на поля.
Что касается исправления земель, успевших засолиться, то было признано, что наиболее целесообразным является устройство на них дренажа, открытого или подземного (трубами). Но так как эта мера требовала большого расхода (быть может, 75 или 150 рублей с десятины), то агрономы высказывались за мелиорацию посредством посева люцерны, которая, затеняя почву, препятствовала бы новому поднятию подпочвенных солей и дала бы возможность в течение двух-трех лет «промыть» засоленный поверхностный слой.
Проект «люцерны» оказался, однако, на практике неосуществимым. Были выработаны условия сдачи земель в аренду под посев люцерны на самых льготных условиях, но желающих не явилось, и, когда я вызвал в Ташкент заведующего оброчными статьями, чтобы обсудить с ним причину этой неудачи, он мне сказал откровенно: «Да какой же дурак, ваше превосходительство, пойдет на дело, где можно заработать 5 процентов на свои деньги, когда на хлопке всякий посредник может заработать 50 процентов на чужих деньгах». И действительно, для поощрения хлопковых посевов Москва (текстильщики) через посредство местных торговцев выдавала авансы под хлопок, так что фактически хлопковое хозяйство велось при чужом оборотном капитале. Да, кроме того, было неясно, в какой мере явится обеспеченным сбыт люцерны, если бы под эту культуру было сразу пущено много тысяч десятин.
В результате пришлось остановиться на мелиорации путем дренажа. Если не ошибаюсь, новоселам были временно даны другие земли, а Переселенческое управление поставило в 1916 году опыты с разными способами промывки. Мне пришлось быть опять в Ташкенте осенью этого года, и я, конечно, поехал в Голодную степь, где был рад снова увидеть пышный хлопчатник на участках, где за год до этого была одна солевая корка. Правда, участок (кажется, в 150 десятин) был весь изрыт глубокими канавами, что сокращало его полезную площадь процентов на 10—15. Кроме того, затрата выразилась чуть ли не в более чем 100 рублей с десятины. Но даже и в этом случае общая стоимость орошения (и на этот раз вполне целесообразного) не достигала 300 рублей, тогда как в районе туземных селений орошение земли продавалось сплошь и рядом по 400—500 и даже 600 рублей за десятину.
Не знаю, что сделалось с Голодной степью при большевиках, но не слышно, чтобы оросительные работы получили там дальнейшее развитие. Между тем проект, выполненный Толмачевым, был по идее лишь первой частью более обширного проекта, над которым работали две изыскательные партии: инженера Чикова (Центральная) и инженера Ризенкампфа (северо-западная часть Голодной степи), под общим руководством инженера Шовгенова и его помощника Федорова.
Орошение предполагалось продвинуть верст на 80 к западу от линии железной дороги до границ песчаной пустыни Каракумы. Летом 1915 года Ризенкампф предложил мне поехать посмотреть его район. К сожалению, поездка кончилась не очень удачно. Выехали мы утром со станции Сырдарьинской в мощном автомобиле постройки Русско-Балтийского завода. Было нас шестеро, правил Ризенкампф. Поездка была рассчитана на полтора дня. В первое утро мы проехали довольно значительное расстояние и собирались уже повернуть на северо-запад, чтобы выехать к берегу Сырдарьи, где предполагалось остановиться для завтрака. Кругом расстилалась степь, среди которой явственно белели длинные белые щупальца солончаковых оврагов. Одно из таких щупальцев перерезало нам дорогу. Ризенкампф начал сперва его объезжать, но, не доехав верст двух до начала оврага, где он уже сильно обузился, решил попробовать его пересечь, и наш автомобиль всей своей тяжестью оказался в вязком солончаке. Первую минуту все были ошеломлены, потом стали прикидывать, что делать. По карте выходило, что мы верстах в 70 от железной дороги и в 40 от Сырдарьи. Было около полудня: самый жар. Всего более смущал вопрос воды: с нами был бочонок воды для радиатора и бутылок двенадцать минеральной воды «нарзан». После некоторых споров решили раскинуть палатки, закусить и лечь спать, с тем чтобы вечером, когда спадет жара, выработать план дальнейших действий. Кончилось все лучше, чем мы ожидали. К вечеру к нам подъехал киргиз, обещавший к утру привести товарищей вытаскивать автомобиль. Оказался невдалеке, не более версты, колодец с водой, солоноватой, но для чая пригодной. Ночь спокойно проспали, а с рассветом приехали два киргиза, вместе с которыми мы начали процедуру вытаскивания. Поступили довольно остроумно: сперва вычистили жидкую грязь из-под колес, а когда автомобиль лег кузовом, подвели под колеса сложенные наши походные кровати. Затем, когда колеса стояли на твердом, то есть железе постельных ножек, очистили под кузовом и подвели подо все вместе большой брезент, служивший нам палаткой, после чего, дав задний ход машине, потянули автомобиль веревками и благополучно его вытащили из солончака. К сожалению, было уже около 11 часов утра, а так как один из инженеров должен был уезжать вечером, то пришлось вернуться обратно на Сырдарьинскую. Другой же оказии как-то потом не представилось, и так я остался не видевшим западной границы Голодной степи.
Вспоминается еще случай из моей голодностепской практики. Основные работы по орошению управление Толмачева вело не само, а через крупного подрядчика инженера Чаева. Как-то осенью 1913 года ко мне пришел Моргуненков с представителем Чаева и последний объяснил, что закончил все работы и должен распускать рабочих. Между тем мелкая сеть (которая первоначальным проектом предусмотрена не была и на которую у Толмачева не было ассигновано средств) выполнена лишь на небольшом пространстве, хотя в эту минуту и решено, что без предварительного устройства мелкой сети нельзя начинать заселение земель.
Поэтому он уполномочил меня сделать предложение: сдать Чаеву 3000 десятин в аренду на три года по цене, о которой условимся, и он за свой счет сделает всю мелкую сеть. Он знает, что собственной властью управление может сдавать земли только на один год, но удовольствуется моим обещанием дважды возобновлять годичный контракт. Но ответ просил дать немедленно, не позднее недели, так как иначе не может рисковать задерживать своих рабочих.
Положение было очень сложным. По закону земли Голодной степи должны были заселяться русскими переселенцами на особых условиях и сдача земель в аренду допускалась лишь в виде исключения на один год. С другой стороны, отказав Чаеву, я ничего не выигрывал бы: у Моргуненкова не было денег на проведение мелкой сети, и, следовательно, площадь, о которой шла речь, 1915 год, во всяком случае, пропустовала бы, тогда как все наши стремления были направлены к максимальному увеличению хлопковых посевов. Кроме того, казна выгадывала бы стоимость мелкой сети, которая возлагалась на арендатора и перешла бы через три года к переселенцам. Запрашивать Петербург было некогда, надо было брать решение на себя. Переговорив с управляющим Контрольной палатой и, думаю, генерал-губернатором, я назначил цену в 15 рублей с десятины (по тому времени довольно высокую) и землю сдал. Чаев моментально поставил работы, провел мелкую сеть и со следующего же года собрал богатый урожай хлопка. Казалось, все хорошо. Но в 1915 году, на второй год аренды, цена в 15 рублей была уже заметно ниже нормальной, так как в связи с войной сильно возросли цены на хлопок. Кто-то пожаловался, и вдруг я получаю из Петербурга телеграммный запрос объяснить, как произошла сдача земли Чаеву, ввиду резкого запроса в Государственной думе. Я подробно объяснил, как было дело, и если сдача была незаконна, то результатом ее было 3000 десятин под хлопком, которые бы иначе пропустовали.
Так как Глинка мне, безусловно, доверял, то он выступил и думал успокоить Государственную думу, которая во всяком случае, когда частные предприниматели зарабатывали большие деньги, готова была заподозрить взяточничество со стороны чиновников. Но, если не ошибаюсь, Кривошеин потом частным образом переговорил с Чаевым, и последний добровольно отказался от возобновления контракта на третий год. В убытке он не был, так как при высоких ценах, установившихся на хлопок во время войны, он свои затраты с лихвой окупил и не хотел ставить наше ведомство в трудное положение в связи с выяснившимся по этому поводу недоброжелательством Государственной думы.
Когда теперь вспоминаешь разные перипетии голодностепских событий моего времени, невольно встает в памяти фигура директора Опытной станции агронома Михаила Михайловича Бушуева. Высокого роста, жгучий брюнет, он немного напоминал Любатовича, но был более глубок и серьезен как работник. В отличие от других «опытников», он всегда подходил к вопросам с реальной, житейской точки зрения, и мнение его бывало всегда авторитетным. В горячую атмосферу совещания 1915 года он вносил элемент задумчивости и спокойствия, и дело русского хлопководства было обязано ему очень многим. Как все туркестанские работники, живущие среди орошаемого района, он не избег местного бича — малярии, от которой страдал и сам, и его жена, и маленький ребенок. Но все интересы его были сосредоточены на его «станции», и расстаться с ней, думаю, было бы для него немыслимо.
В нашем Аккурганском районе течет Хан-Арык (официально канал им. Моргуненкова, местные, впрочем говорят «канал Моргуненко»).
Пыталась найти биографию Ф.П. Моргуненкова, фотографии… ничего нет. Выяснила лишь годы жизни, а фотографию обнаружила только его водоподъемной машины на канале императора Николая Первого. Такой удивительный человек о котором так мало известно!
Елена[Цитировать]
В каких книгах можно найти посемейные списки первопосеоенцев в Голодну степь? Очень интересно, кпк жили, вели быт?
ОЛЬГА[Цитировать]